Другие хороши собой, но страдают оттого, что судьба не одарила их богатством и знатностью. Эти мысленно переносят себя в мир аристократии, полный роскоши. Воображение их настолько живо, что они сами начинают верить своей грёзе. Им кажется, будто когда-то у них была земля, поместье, дом, машина, но некто из сильных мира сего отнял все это. Они впадают в депрессию, и дело кончается умопомрачением…

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы: «Так! Верно! Правильно!»

Доктор Диванэшенас, окрылённый поддержкой коллег, разделивших его взгляды, победоносно улыбнулся. Признательно поклонившись аудитории, он продолжил:

— Таков результат моего многолетнего опыта и наблюдений за душевнобольными. А чтобы продемонстрировать достопочтенным коллегам неопровержимые доказательства этих выводов, я покажу вам больного, который вот уже четыре года содержится в данной клинике. Он утверждает, что некогда был владельцем поместья, но враги якобы лишили его всего состояния. Выслушайте его, и вам станет ясна причина душевного заболевания моего пациента. Кстати, несколько дней назад этот молодой человек написал премьер-министру и, изложив свою историю, просил рассмотреть его дело и вернуть ему свободу. Письмо это, естественно, не попало в почтовый ящик и оказалось у нас в руках… А теперь я попрошу своего уважаемого коллегу, доктора господина Диванэпарвара[107], занять место рядом с кафедрой и, когда мы приведём сюда больного, выдать себя за главного инспектора, присланного премьер-министром, чтобы выслушать историю юноши и помочь ему.

Через несколько минут служители ввели высокого, но тщедушного молодого человека в длинной белой рубахе, бледного, с запавшими щеками, наголо обритого. Лицо у него было спокойное, но взор настороженный. По знаку доктора молодой человек сел на стул возле господина Диванэпарвара лицом к публике. Он внимательно оглядел зал, задержался взглядом на сидящем рядом докторе и опустил глаза.

Доктор Диванэшенас произнёс короткое вступление, в котором излагались сведения о больном.

— Дорогие коллеги! Прежде всего разрешите представить вам нашего молодого друга. Его зовут Хамдолла[108], но он сам именует себя Сиахбахтом[109]. Ему двадцать пять лет. В каждом, кого он встречает, он видит инспектора или прокурора, принимается жаловаться им на свою судьбу, просит вернуть ему имущество и свободу.

Саркастические улыбки появились на лицах присутствующих. До кафедры долетали обрывки фраз:

— Несчастный… Ну ясно — комплекс неполноценности… Бедняга! Так он считает…

— Ну, сынок,— обратился в это время доктор Диванэшенас к Хамдолле,— господин, сидящий рядом с тобой,— главный инспектор премьер-министра. Твоё письмо передано прямо в руки господину премьер-министру, который и прислал этого человека, чтобы ускорить рассмотрение твоего дела. Господа же, присутствующие в зале, пришли, чтобы выслушать твою историю, засвидетельствовать твою полноценность и освободить тебя. Ну, а теперь рассказывай!

Искра надежды промелькнула в глазах Хамдоллы.

— Значит, моё письмо дошло до премьер-министра? — глядя в лицо доктору Диванэпарвару, радостно спросил юноша.

— Да, сынок! И мне поручено рассмотреть ваше дело. Рассказывайте же!

По кивку доктора Диванэшенаса молодой человек поднялся на кафедру.

— Господа, клянусь Аллахом, все, что я говорю,— правда… я вообще не умею лгать. Я не сумасшедший, но уже четыре года никто не верит моим словам. Заклинаю вас вашей честью, во имя пророка и всех святых, поверьте мне и помогите. Мне ничего не надо, только освободите меня.

Краем рукава Хамдолла смахнул слезу, скатившуюся на его худую щеку.

— Уважаемые господа! Всего несколько лет назад в родной деревне Ранджабаде меня называли Хамдоллой, но теперь я не Хамдолла, теперь я называю себя Сиахбахтом.

Доктор Диванэшенас многозначительно улыбнулся публике, и каждый из присутствующих обменялся с соседом понимающей улыбкой.

— Мой отец был мелким помещиком в Ранджабаде, владел землёй, имел свой колодец, четыре-пять десятков овец и коз, двух быков, трёх коров. На быках отец пахал землю, коровы давали молоко, из которого мать готовила простоквашу, масло и сливки на продажу бакалейщику Хаджи Галамрезе.

— Смотри, оказывается, он имел и отца,— сказал один из присутствующих на семинаре психиатров, толкнув локтем в бок своего соседа.

— Да, да… А у отца даже и коровы были.

— Забавно. И мать, оказывается, доила коров и готовила простоквашу и масло.

Звонкий, дрожащий от волнения голос Хамдоллы прервал эту учёную беседу:

…Жизнь наша текла мирно и тихо. Я был у отца единственным ребёнком. По рассказам матери, у меня было шестеро братьев и сестёр, но двое умерли от оспы, а остальные — не известно от чего. Словом, я остался один, поэтому отец очень любил меня. Несколько лет я ходил в деревенскую школу, обучался чтению Корана и письму у сельского муллы. Когда мне исполнилось восемнадцать, мой отец — благослови его Аллах — сосватал за меня Голяндам — дочь Хаджи Моджтаба, хозяина нашей деревенской кофейни. Он, конечно, не совершал паломничества в Мекку, просто он родился в курбан-байрам[110], и поэтому его назвали Хаджи. Было решено, что мы с Голяндам поженимся, как только кончится моя военная служба. Через год после обручения мой отец отошёл в лучший мир.

— Да благословит его Аллах! — бросил один из психиатров.— Пусть продлится твоя собственная жизнь.

Подобное проявление сострадания ещё больше обнадёжило Хамдоллу. Он бросил на психиатра признательный взгляд.

— Да, я остановился на том, что через год после моего обручения отец скончался. На седьмой день после его смерти жители деревни устроили поминки, да такие, каких, поверьте, не удостоился даже наш главный мулла Кербелаи Рамазан. У отцовской могилы в тот день было настоящее столпотворение… Но не стану докучать вам. С тех пор как умер отец, наша жизнь разладилась. И хотя после его смерти я остался единственным кормильцем в семье и по закону не должен был служить в армии, меня насильно взяли в солдаты. Позже я узнал, что эти козни были делом рук Хасана — начальника караульной службы Ранджабада. Меня отправили в гарнизон, а через шесть месяцев наш батальон перевели в отдалённый город. Я посылал письмо за письмом Хаджи Моджтабе, отцу Голяндам,— да нашлёт на него Аллах те же горести, что выпали на мою долю! Сначала, месяца три-четыре, он отвечал мне, а потом, сколько я ни писал, ответа не было.

Когда закончилась моя двухлетняя служба, в тот же день к вечеру я был в Ранджабаде. Подхожу к своему дому и вижу — там живёт Мешеди Голам, приятель деревенского старосты.

Мешеди Голам сказал мне, что через полгода после моего отъезда моя мать умерла, а Голяндам вышла замуж за сержанта Хасана, начальника караула. Я помчался в кофейню Хаджи Моджтабы. Отец Голяндам, увидев меня, опустил голову.

— Где Голяндам, негодяй? — спросил я.

— Этот орешек тебе не по зубам,— ответил он.

Я закатил ему оплеуху, и тут два его приказчика да ещё несколько мужчин, которые сидели в кофейне, набросились на меня и так сильно избили, что я потерял сознание. Пришёл я в себя, смотрю: лежу в переулке под забором сада старосты и уже утро, петухи поют. Я поднялся, сходил к ручью, совершил омовение, прочитал намаз. Когда совсем рассвело, пошёл к своему прежнему дому, где теперь жил приятель старосты.

Мешеди Голам подтвердил, что примерно через полгода после моего отъезда Хаджи Моджтаба устроил свадьбу и выдал Голяндам за сержанта Хасана, а мою землю и овец конфисковали.

Я пошёл к зданию караульной службы. Сержант Хасан увидел меня и засмеялся. Наверное, Хаджи Моджтаба предупредил его, что я вернулся.

— Зачем притащился? — спросил он.