Я детально вник в заработки той доярки, о которой говорю, и оказалось, что она отнюдь не намного больше имеет, чем другие, ну, там что-то набегает, естественно, как она есть ударник, но если бы не все тот же «приусадебный участок», который спасает всех на селе, она бы, как и другие, концов с концами не свела.

Другое дело, что в советской жизни в зависимости от положения при одних и тех же цифрах заработок может быть больше, а может быть меньше. «Достать», например. Тот же шифер или цинковых белил на ремонт. В продаже нет, с рук, ворованные со стройки, — сперва найди, потом отвали втридорога и еще магарыч поставь. А ей, депутату Верховного Совета, прямо с райбазы отпустят по государственной цене.

И уж счастлива она от того была, счастлива. В разговоре со мной нет-нет да и опять как-то к этому шиферу и белилам — недавно ремонт наконец сделала. А депутатом уж шесть лет. Ждала. Так что нет, их не балуют, зачем? И за то будут благодарны. Придет зимнее совещание по животноводству — так ей еще в премию дадут дешевенькие часы.

Но, пожалуй, главное благо, которым во всю сласть пользуется депутат-доярка, — это периодические, законные, оплачиваемые отпуска на период сессий Верховного Совета. Не вскакивать в три часа утра, не вкалывать, навоз не месить, руки отдохнут. Как превеликая барыня, как Анна Каренина какая-нибудь, повяжется она лучшим платком, надежно спрячет за пазухой узелок с накопленными рублями, возьмет лучший свой фанерный чемодан, поедет рейсовым автобусом на станцию, а там билет, да не общий или какой-нибудь плацкартный, а самоё купейный до самой Москвы-столицы. Едет депутат Верховного Совета, и проводник чай приносит в подстаканнике… «Погодите, — уточнял я. — Но вы же должны ехать в международном, в этом, спецвагоне?» Но она не знала, что это такое. «Тогда хотя бы в мягком!» Нет, за мягкий бухгалтер не оплачивает, только купейный положен. В мягком-то она никогда в жизни еще не ездила. «Ну хорошо, — говорил я, — ну вот вы приезжаете в Москву, и где вы там живете? Как живут депутаты?»

Хорошо живут. В гостинице. За казенный счет. «Наверное, в «Национале» или «Москве»?» Нет, в «Будапеште», той старой, облупленной, в Замоскворечье, но к Кремлю-то близко: только через мост — и тут. «Номер красивый, — спрашивал я, — просторный?» Да, очень хороший, ну не так чтоб просторно, но и не тесно: всего четыре койки. Я так и ахнул. Четыре койки в номере? И все депутаты? Да, из разных областей, такие же колхозницы. «А кормитесь как?» Ну, впрочем, это можно было не спрашивать. Завтрак, обед, ужин — тут же в гостинице, по четыре за столом, ну вроде как в рабоче-крестьянском санатории, суп харчо там, макароны по-флотски, яблоко на десерт.

Времени ходить по Москве — вот плохо — нет. Все расписано. Львиную долю времени нужно сидеть, конечно, на заседаниях, остальное — эти самые, значит, завтрак-обед-ужин, еще будут экскурсии — осмотр Музея Ленина, Музея Революции, Выставки достижений народного хозяйства. На магазины, на ГУМ не предусмотрено и секунды. Но — вот она, забота о депутате: в фойе Кремлевского дворца в перерывах между заседаниями торгуют специально устроенные киоски с промтоварами. И лишь объявят перерыв — бегут со всех ног занимать очередь доярки и ткачихи, овцеводы и оленеводы: там дают платки, клеенку, нейлоновые чулки, чашки с цветочками и еще тысячу прекрасных вещей. Рубли из-за пазухи так и тают. Даже апельсины иногда бывают. То-то гостинцев она везет всякий раз в деревню.

Меня это так все удивляло, я подробно расспрашивал об ассортименте товаров, которые можно достать — подумать только! — в самом Кремле во время сессии самого Верховного Совета. Вот нейлоновые чулки, например, что, и за ними нужно пробиваться к прилавку? А как же! Потом уже, как большинство отоварится, так свободнее, но каждый спешит вперед толкаться, а то, глядишь, платки или апельсины уж и кончились.

«Но апельсины в Москве всюду есть, — говорил я. — И чулки». Она искренне удивилась: «Правда?» — «А, скажите, красную или черную икру там, в Кремле, в этих киосках дают? Или растворимый кофе, такой, в порошке, в консервных баночках?» Нет, икру она не помнит, чтобы давали. Кофе — может, и был, но она не знает, как выглядит. Но икру им за столом дают иногда, в день закрытия сессии, на прощальном ужине, так что она сподобилась и икры попробовать, и в Кремле была, и в самой настоящей гостинице жила, и обратно, тут же опять купейный билет на руки, жаль, нельзя хоть на денек остаться, по универмагам бы походить… Но нет, пора обратно к коровам — там уж девки проклинают, все эти дни должны были за нее вкалывать, но каждую она задобрит гостинцем, выполненным заказом и рассказами о чудесах столичной жизни. Вот так.

Пусть не создастся у кого-нибудь впечатление, что я иронизирую над дояркой. Нет, я просто рассказываю все как есть. Скорее даже наоборот, меня как-то очень трогало все то, что она рассказывала, — это так жизненно, такие точные, правдивые детали, все так понятно. Она так тяжко работала от зари до зари: ферма, дом, семья, приусадебный участок, о чем тут говорить. Что она была добрый человек — вот доказательство, для меня убедительное. Другие доярки на ферме ее любили, а в селе я слова худого о ней не слышал. Это года за два, пожалуй, что я туда ездил, подолгу живал. Завидовали, да, но — как человеку, которому выпал выигрыш в лотерее. Повезло! Избу поправила, хоть свет повидает… Дай ей Бог. Человек старательный, послушный, может долго быть депутатом Верховного Совета, иногда даже пожизненно.

6 сентября 1975 г.

Издавна люди задумывались над вопросом: являются ли они чем-то уникальным во Вселенной, или где-то еще существует осмысленная жизнь, как говорится, «наши братья по разуму», населяющие другие небесные тела, может, не такие, как мы, в смысле биологического устройства, даже наверняка не такие, но разумные, с которыми при встрече мы могли бы договориться?

Теперь, можно сказать, окончательно победило мнение, что — да, есть, и много. Но только где? И как завязать с ними контакт? Мнению этому способствовало расширение наших представлений о Вселенной, определение нашего места в ней как более чем самого скромного, микроскопически, «микронно» скромного.

Чтобы представить себе количество звезд в одной только нашей Галактике, которую мы называем Млечный Путь, нужно прибегнуть к каким-нибудь упрощенным сравнениям, иначе представить, постичь это прямо-таки невозможно. Вообразим, что мы стоим на просторном морском песчаном пляже, тянущемся в обе стороны сколько видит глаз. Мокрым пальцем попробуем взять из песка одну песчинку. Это будет наше Солнце. Остальной песок до горизонта — это будут прочие звезды нашей Галактики. Чтобы в этом масштабе представить планеты при нашем Солнце, нужно через микроскоп увидеть несколько пылинок, приставших к песчинке, одна из которых будет как бы наша Земля.

По форме Галактика, в которую входит наша Солнечная система, сравнима с диском. Диаметр этого диска определяется в сто тысяч световых лет. То есть световой сигнал, пущенный с одного края Галактики, шел бы до другого ее края сто тысяч лет. Скорость света — это самое быстрое, что нам известно, ничего быстрее мы пока не знаем. Скорость света — примерно триста тысяч километров в секунду. И, проходя каждую секунду по триста тысяч километров, свет должен идти сто тысяч лет, чтобы пересечь нашу Галактику из конца в конец. Как такое расстояние вообразить? Тут уже никакие сравнения не помогут.

Но, допустим, построили мы когда-нибудь космический корабль, движущийся со скоростью света, он отправится пересекать Галактику, и ждать его обратно нужно через (сто туда да сто обратно) — через двести тысяч лет.

Солнце с планетами находится поблизости от края Галактики, так сказать, на относительно пустынной ее окраине. Мы — как бы глухая отдаленная провинция по отношению к центру, где находятся главные скопления звезд. Все это так невообразимо огромно… Но теперь что такое наша Галактика по отношению к известной нам на сегодня части Вселенной?