В четвертой части «Архипелага ГУЛАГ» Солженицын опять обращается к судьбам уцелевших бывших явных мучителей, опять задает вопрос, почему они вроде бы благоденствуют, — и выдвигает набросок такого ответа:
Это решилось бы только тем, что смысл земного существования — не в благоденствии, как все мы привыкли считать, а — в развитии души. С такой точки зрения наши мучители наказаны всего страшней: они свинеют, они уходят из человечества вниз.
Вот найдено и точное слово. Непригодное для философских трактатов, но жизненно точное, не в бровь, а в самый глаз: свинеют, уходя из человечества вниз.
Кому посчастливилось прочесть «Скотский хутор», тот знает, что там в результате красивых лозунгов и общественных переустройств верх над обществом взяли свиньи. Эта блестящая сатира, написанная во времена Сталина английским писателем Оруэллом, известна всему миру, как и его же книга «1984», только советским читателям это недоступно и неизвестно когда будет доступно, хотя именно им это было бы интереснее и нужнее, чем кому бы то ни было. Но вот я предлагаю: в шутку ли, всерьез ли, в порядке фантазии попробуем задать себе такой вопрос: «За какой пост на общественной лестнице (начальник районного отделения милиции, директор камвольного комбината, министр легкой промышленности или госбезопасности, царь всея Антарктиды, а то — может? — диктатор всея планеты Земля и окрестностей…) или, если посты, может, не по душе, то — за какую сумму, в какое энное количество тысяч, миллионов или, может, миллиардов, квинтиллионов я готов и соглашаюсь освинеть и уйти из человечества вниз?»
Подумать только. Вздорный вопрос. Абстрактный вопрос, все равно что: за какой пост соглашаетесь, чтобы вам ампутировали мозг? Ни за какой пост, естественно. Нет цены, за которую я бы продал свое человеческое лицо и перестал, собственно, быть, — так, может, подумав, каждый ответит теоретически.
И вот поди ж ты, в жизни отдают и продают ничтоже сумнящеся за месячную зарплату, за казенное жилище, следующий чин… позвольте, книга Солженицына так и лежит раскрытая передо мной, читаю дальше с того места, где встречаем их в поездах, не ниже купированного:
В вологодских, архангельских, уральских поездах в купированных вагонах — повышенный процент этих военных. За окном мелькают облезлые лагерные вышки. «Ваше хозяйство?» — спрашивает сосед. Военный кивает удовлетворительно, даже гордо: «Наше». — «Туда и едете?» — «Да». — «И жена работает тоже?» — «Девяносто получает. Да я две с половиной сотни (майор). Двое детей. Не разгонишься».
Откладываю книгу.
Как мало. Как дешево все это стоит. А я тут квинтиллионы, посты «всея Антарктиды» предлагал. Двести пятьдесят да жена девяносто. При Ежове тоже расценки были подобные и при Ягоде — всегда, в общем. Только это как-то не называется точными терминами, только это не выглядит как в лабораторном опыте: вот деньги на бочку, а вот, значит, бадья: садись, «майна» — и пошел на дно, вон из человечества вниз. А происходит как-то исподволь, обыденно, под красивые даже слова, и под лозунги, и под — часто — искренние добрые намерения. Требуется малость: поступиться совестью. А что такое совесть? Можно ее подержать в руках? А она молоко дает? Или хотя бы три процента годовых? Нет? За форточку совесть.
Да, это грустная, к несчастью, но совершенно точная особенность совести: она иногда так легко выбрасывается. Не для всех легко. Но для весьма многих — нет ничего проще. Зато если хотят подобрать и вернуть ее на место, спохватясь, хоть то, что осталось, хоть усохшие ошметки — бог мой, как это трудно, и обычно вся налаженная жизнь летит вверх тормашками и в тартарары, включая и двести пятьдесят в месяц, казенные квартиры и прочее. И это бывает. Редко, но бывает. Кажется, в каждой конкретной жизни есть черта, до которой это с большими или меньшими потрясениями еще можно успеть сделать, но после которой — возврата уже нет.
Мне думается, уместно вспомнить в качестве иллюстрации историю бывшего агента советской госбезопасности Хохлова, направленного в свое время на Запад с целью тайного убийства одного из руководителей партии НТС и которого совесть потрясла и перевернула буквально, кажется, в самый последний момент. Тайный агент КГБ и совесть — какое сочетание, а вот случается.
14 сентября 1974 г.
Встречи с читателями
Раньше меня довольно часто мучил один и тот же кошмарный сон. Мне снилось, что я выступаю на читательской конференции. Или еще вариант с отягчающими обстоятельствами: я выступаю на читательской конференции, мне задают провокационный вопрос, я отвечаю на него так горячо и искренне все что думаю — и по торжествующим глазам рассаженных по залу стукачей вижу, что это засечено, сейчас же, как только кончится конференция, они кинутся строчить рапорты, рапорты.
Читательских конференций (или варианты названий: «встреча с писателем», «диспут по книге» и прочее) в Советском Союзе проводится фантастическое количество. Писатели выступают, выступают, и есть такие, кто выступает больше, чем пишет. Сочинив одну книгу, затем занимаются тем, что только и встречаются с читателями. Таким был покойный Вершигора. Он очень давно когда-то написал «Люди с чистой совестью» — и далее, до самой смерти, уже только выступал. Я затруднился бы уверенно определить, что принесло ему больше доходов: гонорары за книгу или гонорары за выступления. Некоторые наивные читатели воображают, что советские писатели встречаются с ними бескорыстно и потому, что так хотят. Все как раз наоборот.
Большая часть сложной работы, которую ведут по всей стране отделения Союза писателей, заключается именно в принудительной организации этих так называемых встреч читателей с писателями. Сверху, из главного аппарата, все время спускаются планы и разнарядки: сколько и каких встреч с читателями данное отделение обязано провести. В конце месяца ответственный секретарь тяжко корпит над ведомостями, заполняя графы: перед рабочими на предприятиях по плану следовало выступить пятнадцать раз, проведено двенадцать — недовыполнение. В воинских частях по плану восемь встреч, проведено десять — перевыполнение. Перед учащимися средних школ. В высших учебных заведениях. В системе профтехобразования. Встречи с инженерно-техническими работниками. Графы, графы, цифры, цифры… Особая графа: с пенсионерами — старыми большевиками план не предписывал встреч, а проведено две — наверху заметят, похвалят. С работниками областного Комитета госбезопасности — план скромно предписывал одну встречу, проведена одна.
Надо отдать справедливость: писателям в этом деле предоставляется большая свобода. Каждому сообщается лишь общее число выступлений, выпавшее ему по разнарядке на следующий отчетный период, где же выступать, перед кем и когда — это он может вполне свободно сам выбрать.
Я осторожно пытался отказываться. Ссылался на Чехова, который до ужаса боялся выступать перед публикой и этого избегал. Объяснял, что писатель — это все-таки человек, который пишет, а не лектор, конферансье, актер. На это секретарь показывал мне планы и ведомости. Когда я пробовал упрямиться, он натравил на меня представителей организаций, давал им мой телефон, и звонили завклубами, школьные комсорги, которые никогда прежде не слышали моей фамилии и не читали ни одной моей строки, но начальническим тоном кричали: «То есть как это вы не можете? Но у нас в плане культурно-воспитательной работы стоит встреча с писателем такого-то числа!» Их надо понимать, у них свои, встречные планы, и типичные звонки в отделение Союза писателей таковы: «Алло, Союз писателей? У нас назначена встреча с писателем такого-то, запишите, обеспечьте». Так прозаически это делается.
Труд, однако, должен быть оплачен. Писателю выписывается путевка, которую, повстречавшись с читателями, он обязательно отметит у директора, парторга, комсорга данной организации, в которую они также впишут свою оценку выступления. Деньги будут перечислены в писательский союз из этой организации — из ее объемистых фондов на идеологическую, культурно-воспитательную работу. Писателю потом бухгалтерия начислит в полном соответствии с его рангом. Мелкой сошке — пятнадцать рублей за выступление. Потом — двадцать пять, еще выше — пятьдесят, сто и более. Упомянутый Вершигора получал только по самым высоким расценкам. А в каком-нибудь захолустном Тульском, Рязанском, Ставропольском отделении Союза — не платят вообще ничего, но выкручиваются из положения за счет фондов командировочных. Начисляются, значит, суточные, квартирные по отчету, который представляет писатель, с приложением автобусных билетов, и так что-то тоже наскребается ему на хлеб насущный.
