Не Солженицын странно слеп, не желая, мол, видеть главного, но как раз все, о чем написаны его книги, — оно и есть, к нашему горю, главное. Не каждый может сегодня принять эту «ужасную», как ему покажется, мысль. Но для потомков, уверяю вас, она будет само собой разумеющейся, хрестоматийной.

24 мая 1975 г.

Советская власть придает большое значение вопросу: на какие средства живет человек? Средства должны быть известны власти, должны быть законны, и если, скажем, ночной сторож с семидесятирублевым окладом купит машину и построит дачу, то тут же его, голубчика, и потянут: где деньги взял? Огромную роль играет система слежки друг за другом. Знал я лично случаи, когда соседи годами следили на общей кухне за соседями, скрупулезно подсчитывая, сколько те тратят на еду, и писали доносы, что такие-то, зарабатывая столько-то, покупают масло сразу килограммами или пьют портвейн подозрительно часто. Лицо, как-то ухитряющееся жить, не занимаясь «общественно полезным трудом» (может, на какие-то случайные подработки или на чью-то денежную помощь), будь оно при этом хоть Эйнштейном, хоть Шекспиром, — оно официально «тунеядец», конечно. Пару раз предупреждается, потом «привлекается».

Но задумывались ли вы над тем, что в таком случае Карл Маркс был бы в советском обществе первым тунеядцем из тунеядцев? А Ленин — вторым.

Карл Маркс ведь не работал, то есть не зарабатывал, а вместе с женой и кучей детей сосал средства на жизнь из философствующего капиталиста Энгельса, и стоит почитать их переписку, где великий преобразователь мира, как ненасытный кукушонок в чужом гнезде, только твердит: «Дай, дай, дай!» — а Энгельс озабоченно раскрывает бумажник и дает, дает, дает.

Ленин и вся его организация жили, ездили, устраивали съезды, готовили преобразования мира на средства от самого обыкновенного грабежа. История КПСС даже гордится залихватскими вооруженными ограблениями с бомбами, стрельбой и убийствами, которыми занимались разные Камо, Джугашвили и другие — по правовым понятиям гангстеры-бандиты, но их акции в истории партии называются «революционными экспроприациями». Как же, большую часть награбленного они отдавали теоретикам этой расчудесной партии, которая наконец-то обрадовала мир бандитов не осуждением, а благословением: «Давай, ребята, — сказала она, — грабить — это прекрасно, только делайте это на основе революционной теории, в просторечии: «грабь награбленное», а для культурного выражения в приличных домах — «экспроприация экспроприаторов».

Таким образом хочешь не хочешь, но получается, что и Маркс, существуя приживалой богача и только благодаря этому создавая свое взрывное учение, и Ленин, получая мешки денег от разбойников и только благодаря этому претворяя учение в жизнь, — оба главных столпа «научного коммунизма». Оба по нормам советского законодательства были бы в сегодняшней жизни квалифицированы только как тунеядцы, причем один — просто паразитирующий, а второй — особо злостный, подходящий под целую серию тяжких статей Уголовного кодекса… Ну нет же, без шуток, вообразите себе советских людей, занимающихся чем-то аналогичным тому, чем занимались Маркс и Ленин.

И вообразить страшно. Но возвращаюсь к термину «тунеядство».

В мире некоммунистическом такого понятия не существует. Каждому вольно жить, как он сумеет, не занимался бы, однако, воровством и разным разбоем, естественно. При таком условии полностью выявляется степень одного из существеннейших талантов в человеческой личности: таланта жизни. Да, представьте себе, суметь действительно хорошо прожить свою жизнь — это ведь нужен для этого талант.

Одни — умеют жить. Другие не умеют. Нет, нет, не в том вульгарном смысле, какой вкладывает в эти слова обыватель, завидуя какому-нибудь удачливому хапуге: вот, мол, дачу отгрохал, золото скупает, — умеют люди жить. Нет, не умеют. Вернее, чтобы совсем точно: неизвестно. Ни дачи, ни бриллианты, ни даже хоть собственный небоскреб из чистого золота — не показатель таланта жить. Может быть, показатель способности приобретать, накоплять и тому подобное — да, но не таланта жить.

Талантливо прожить — это, собственно, значит все-таки суметь побыть счастливым. О, а это не так просто…

Ну вот хотя бы и относительно богатства. Общеизвестная, прописная истина: богатство и счастье — вещи разные. Можно быть дико богатым и при том дико несчастным, так же точно, кстати, как быть и богатым и счастливым и наоборот, и наоборот. Миллиарды раз доказано самой жизнью.

И очень любопытно сплошь и рядом наблюдать, как люди, в простоте душевной путая разные вещи, кидаются в бешеное накопительство, воображая, что от этого они обязательно станут счастливее. Ну это как древние цари и царицы: чем больше золота и драгоценных камней навешано на одежде, на голове, руках, на пузе, так что стоять тяжело, сознание теряли, — так, значит, что?.. Ну, там, правда, была хоть техническая цель: поражать своим видом подданных, чтоб тряслись и слушались. А вообще почитаешь жизнеописания царей — большинство несчастные были ведь, по существу, людские особи. Всякая «царская жизнь» — и в прямом и в переносном смысле — на 90 процентов одни внешние эффекты. Театр своего рода.

Но еще более любопытно, а может быть, обидно или грустно, а может быть, и даже страшно наблюдать, как люди, не имеющие таланта к жизни или — что чаще всего — имеющие, да по разным причинам растоптавшие его, кидаются драться за самые невероятные вещи, полагая, что там их счастье, а на самом деле там — пустота, счастье там и не ночевало, или еще хуже — какая-нибудь геенна огненная или еще хуже — помойная яма.

Это сложный, тонкий предмет, лучше всего это может быть объяснено, мне кажется, только в художественной литературе, на примере, со всем богатством и наглядностью деталей. Я однажды попытался — только чуть-чуть попытался тронуть это в одном рассказе. Что-то вроде как у Чехова, помните, «Крыжовник», «Ионыч» — человек всю жизнь, как бы сказать, за что-то боролся, боролся, а в конце оказалось — фиаско, пошлость, свинство одно. Но там больше о борьбе за материальные ценности.

У меня есть рассказ «Августовский день» — о советском идейном, правоверном номенклатурном работнике, прокуроре. Он всю жизнь крепко держался линии, судил, гвоздил, рядил и материально вроде ничего, разъелся, как три бочки, — и вот однажды, разбирая совершенно с партийных позиций неразъяснимое самоубийство другого номенклатурного работника, он впервые за много лет задумался. Да еще попал в село, на природу, так сказать; ел малину, поспал в сене, посмотрел в звездное небо, и вдруг в нем что-то екнуло, и явилось подозрение, что учили его, кажется, совсем не тому, чему надо, и всю жизнь он делал не то, что надо бы, и вот почему теперешний он — нечто отвратительное, свиноподобное, ненавидимое обыкновенными людьми, и ничего-то он, оказывается, не жил — только подавлял себя, запирал на замок в себе естественное. Его же ведь научили: так надо. Надо! Он старался! Он шел в когортах, в этом самом «передовом отряде» — шел, шел, маршировал к «сияющим вершинам» и пришел в… помойную яму. В эту секунду ему захотелось наложить на себя руки, нет, это была только минутная слабость, свежий воздух подействовал, но, во всяком случае, он понял, почему некоторые доходят до самоубийства. Когда-то, в одной из моих первых бесед, я разбирал именно в таком плане самоубийство писателя Александра Фадеева, исходя из подробностей, которые знаю.

Одним из наиболее безумных способов приобщиться к счастью для людей, не умеющих жить, не сумевших жить, является борьба за разные утопии, то есть претензия принести счастье всем. Сами жить не умеют, так берутся научить весь мир. Этим они как бы объясняют и себе и другим, почему они так обойдены счастьем: это потому, что мир вообще не так устроен. Вот почему! Тут бы сказать: врачу, исцелися сперва сам! Так нет, они кричат: «Я о себе не думаю, я вот себя измордую, я буду мучеником — ради вас, я вас научу!»