С годами Федор Толстой остепенился, но продолжал вести крупную игру, играя весьма «добросовестно». Он к тому же стал очень богомолен и суеверен, мучаясь угрызениями совести, каялся, молился и клал земные поклоны.

За игрой и на кутежах были обычными ссоры. Толстой неоднократно дрался на дуэлях. Имена убитых им на дуэлях одиннадцати человек он аккуратно записал в свой синодик.

У него было двенадцать детей, из которых десять умерли в младенчестве. По мере того как умирали дети, Толстой вычеркивал из синодика по одному имени из убитых им людей, ставя сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок — девочка, он вычеркнул последнее имя убитого и сказал:

— Ну слава Богу, хоть мой курчавый цыганенок будет жив.

Этот «цыганенок», Прасковья, действительно осталась жива.

Рассказывали, что умер Толстой во время молитвы, простершись перед образами.

Предсказание времени кончины Алексея Петровича Ермолова (1777–1861), известного героя 1812 года, было засвидетельствовано близким к нему человеком, скрывшимся под инициалами С. С.

«Года за полтора до кончины Алексея Петровича я приехал в Москву для свидания с ним.

Погостив у него несколько дней, я собирался в обратный путь к месту моего служения и, прощаясь с ним, не мог удержать слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется еще раз увидеть его живым, так как в то время он был дряхл, а я не прежде как через год имел возможность вернуться в Москву.

Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:

— Полно, не плачь, я еще не умру до твоего возвращения сюда.

— В смерти и в животе Бог волен, — возразил я.

— Я тебе положительно говорю, что умру не через год, а позднее.

На моем лице выразилось сильное изумление, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло укрыться от него.

— Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу. — С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого на ключ ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам. — Чьей рукой писано? — спросил он.

— Вашей, — отвечал я.

— Читай.

Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни.

Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строки.

— Этого читать тебе не следует, — сказал он, — тут обозначены год, месяц и день моей смерти. Все, что ты здесь прочел, — продолжал он, — написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей.

«Вот как это случилось. Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали для производства следствия в уездный город Т. Мне пришлось много работать.

Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик, во второй — я. Пройти в эту последнюю можно было не иначе, как через первую комнату.

Раз ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Кончив, я закурил трубку, откинулся на спинку стула и задумался.

Поднимаю глаза — передо мной, по ту сторону стола, стоит какой-то неизвестный мне человек, судя по одежде, мещанин.

Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал:

— Возьми лист бумаги, перо и пиши.

Я безусловно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы.

Тогда он продиктовал мне все, что должно случиться в течение последующей моей жизни, и заключил днем моей смерти. С последним словом он исчез, как и куда — не знаю.

Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился. Первой мыслью моей было, что надо мной подшутили.

Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец.

Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик сидит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. На вопрос мой, кто сейчас вышел отсюда, удивленный писарь отвечал, что никто.

До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил Алексей Петрович, — зная наперед, что одни подумают, что я выдумал, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым и осязательным доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не усомнишься в том, что мы еще раз с тобой увидимся».

И действительно, через год после того мы опять увиделись, а несколько месяцев спустя мне прислали эстафету о кончине Алексея Петровича. Когда впоследствии я отыскал в его бумагах таинственную рукопись, то оказалось, что он скончался в тот самый день и даже час, как ему было предсказано лет пятьдесят до этого».

О предчувствиях Лермонтова перед последним отъездом из Петербурга в 1841 году известно следующее.

В письме Александру Дюма от 10 сентября 1858 года поэтесса Е. П. Ростопчина вспоминает: «Отпуск его, Лермонтова, подходил к концу, а бабушка не ехала. Стали просить об отсрочках, в которых сначала было отказано, а потом они были взяты штурмом благодаря высокой протекции.

Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути.

Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну.

Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце.

Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дружеской руки».

Биограф Лермонтова лермонтовед Павел Александрович Висковатов записал рассказ Аполлинарии Михайловны Веневитиновой (1818–1884), урожденной Виельгорской:

«По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального ужина был чрезвычайно грустен и говорил о близкой, ожидавшей его смерти. За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина «от белого человека»; звали ее Александра Филипповна (Кирхгоф; известно, что она же предсказала гибель АС.Пушкина), почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского.

Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны, спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Лермонтов очень этому смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки.

— Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят, — говорил он».

Но когда нежданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание.

Владимир Константинович Истомин (1847–1914) встречался со Львом Толстым в течение 1867–1888 годов. Сохранился его рассказ о видении русского классика.

«В поездку мою в Ясную Поляну в феврале месяце 1877 года я имел со Львом Николаевичем замечательный разговор, который и считаю нужным привести в его главных чертах.

Однажды, после обеда, мы перешли со Львом Николаевичем в ту комнату, где на полу лежала шкура убитого им медведя.

Лев Николаевич улегся на диване, а я сел у окна в глубокое и удобное кресло. Совсем стемнело, только полоса света проникала из столовой в комнату сквозь полуоткрытую дверь, да иногда лицо Льва Николаевича освещалось вспыхивающею папиросою.