— А леди Маргита… она была компаньонкой принцессы Валери?

— Да. Она сопровождала Валери в ее кругосветном вояже. Ты знаешь, не успели мы приехать в Эннс, как Маргите уже захотелось бежать отсюда. И всей этой ерундой она забила голову Валери. Все капризы принцессы, протесты против всех и вся — все это влияние Маргиты. Да, но я ведь хотела сказать тебе совсем о другом. А именно — о баварском короле, о моем батюшке.

— Вы часто виделись с ним?

— Едва ли. Он не интересовался детьми. Он был очень талантлив, в языках так просто гений, но совсем не галантен. В конце жизни он оглох. Всем в замке выкрикивал в лицо самые гнусные оскорбления и был этим знаменит — и не только у нас, но и во Франции. По всему Парижу ходили его остроты. Он приезжал на Всемирную выставку в 1876 году с нашим кайзером, но об этом тебе лучше расскажет Полин Меттерних: ее муж был в то время послом в Париже, она застала баварского короля, когда он был в своей лучшей форме. А через год его не стало.

— Могу ли я задать действительно деликатный вопрос?

— Спрашивай, — Эрмина поправила валик за спиной.

— Разве тогда не было этого ужасного скандала?

— Ты имеешь в виду скандал в Мюнхене? Да. Мне как раз исполнилось шесть лет, когда мой отец влюбился в одну танцовщицу. Она была разведенной шотландкой, но везде представлялась испанкой. Отъявленная стерва. Сводила мужчин с ума, из-за нее произошло немало дуэлей. Моего отца она поработила полностью. Он был буквально у ее ног. И можешь себе представить, он позволял ей даже вмешиваться в вопросы политики. Она спровоцировала столько скандалов, что он, по ее милости, был вынужден отречься от престола.

— Как ее звали, эту танцовщицу?

— Лола Монтес. Он дал ей дворянский титул, сделал из нее графиню Ландсфельд. Но со временем ее лишили титула. Но это я рассказываю, чтобы ты поняла, почему я не вышла замуж. Я знаю, как это все выглядит — так сказать, за кулисами. Знаю, что приходится терпеть замужним женщинам. А свободной любви я тем более не приемлю, если даже короли отрекаются из-за нее от престола… Кстати, не знаешь ли ты, кто невеста нашего генерала?

— К сожалению, нет.

— Твоя тетушка тоже не знает, не говоря уже о Валери. Но у меня есть одно подозрение.

— Правда? Какое же?

Эрмина потянулась за графином с ликером.

— Давай выпьем еще по рюмочке. Итак, слушай меня. В театре во время антракта я пыталась выяснить, когда же он представит нам счастливицу невесту. Он рассмеялся и сказал, что сделает это в день рождения императора. На балу. Не раньше. Когда же я продолжала настаивать, он шепнул мне на ухо, что это будет колоссальный сюрприз: невесту все отлично знают, и он уже предвкушает удивление на наших лицах, когда объявит нам…

— Может, это фрау Хольтер?

— Нет, у меня есть смутное чувство, что он назовет Лизи.

— Лизи?!

— Да. И знаешь, почему? Ты помнишь тот венгерский ужин? Как она там себя вела? Как ластилась и ворковала с ним? А бриллиантовый крестик? Сегодня в театре на ней был бриллиантовый браслет, точно такой же, какой Шандор подарил твоей матери, когда дело приняло серьезный оборот.

— Но у нее фигура не в его вкусе.

— Да, она сильно пополнела с тех пор, как мы находимся в Эннсе. Уже не влезает в корсет. Талии почти нет. Но есть ли в этом мире совершенство? Да, Лизи всегда вызывала во мне какие-то непонятные, смутные подозрения. На прошлой неделе я не могла уснуть и услышала какой-то шум на лестнице. Вышла в коридор, посмотрела, и что я вижу: Лизи выходит из комнаты генерала.

— Вы в этом уверены?

— Почти наверняка. В руках она несла ночной светильник, было довольно темно, на ней было желтое платье, которое я никогда до этого не видела. Боюсь, как бы Зольтан не потерял голову — тогда Лизи станет баронессой Бороши.

— И, стало быть, моей свекровью.

— Да, причудливая ситуация.

Я схватила свою рюмку и выпила.

Так вот в чем заключался великий план Лизи. Вот почему у нее учебник французского языка, вот откуда ее вопросы об уроках верховой езды. Что касается ее желтого платья, мне-то оно было знакомо. Оно было на ней в тот вечер, когда она собиралась на тайное свидание. Я все отчетливо помнила. Это было вечером перед моим первым падением с лошади.

— Зачем кухарке учиться читать и писать? — продолжала Эрмина. — Только по одной-единственной причине: она хочет вписаться в высшее общество… О пардон, — она подавила зевок, — долгое путешествие дает, однако, о себе знать, сейчас я действительно чувствую усталость.

Она встала, взяла у меня из рук пустую рюмку и достала свои серебряные карманные часы.

— Минка, уже половина второго. Марш в постель. У тебя завтра тренировка, надо выспаться. А насчет Лизи не беспокойся. Скорее всего, я ошиблась. Спокойной ночи, дорогая!

До дня рождения кайзера оставалось всего восемь дней.

Ее Величество оказалась моей тетушкой, Эрмина — дочерью короля, а венгерские господа купались в море счастья. Русский князь заявил, что ставит на фрау Хольтер, и все его подпевалы последовали его примеру, после чего белокурая Венера вдруг стала фаворитом будущих скачек. Генерал принял это к сведению со злорадным восторгом.

Ему моментально удалось поставить на меня сорок две тысячи гульденов. Ровно такую же сумму поставили на мою конкурентку. Приданое моей мамы! Стоит ли говорить — мне надо было сделать все, на что я была способна.

Высота в метр двадцать уже не пугала меня. Всю последнюю неделю мы ежедневно брали высоту в метр тридцать, «чтобы в день рождения кайзера прежняя высота показалась нам ниже». Бордельные сцены я постаралась изгнать из своей памяти и теперь могла спокойно смотреть Габору в глаза.

Конечно, не все шло гладко. Я продолжала падать, нога выскальзывала из стремени. Однажды из-под меня даже выскочило седло, но я проявляла мужество, и мужчины — тоже.

Постепенно меня захватила царящая в городе суета. Подготовка к 18 августа шла уже давно. У всех была куча дел: у поваров, трактирщиков, кондитеров, всяческих товариществ, театральных трупп, хоровых обществ, у учителей и школьников. Каждый хотел превзойти самого себя. Этот день должен был остаться у всех в памяти.

Но речь шла не только об одном дне — 18 августа. Празднества должны были продолжаться всю неделю. В пятницу даже отменили пост, а на следующий день — это был день рождения кронпринца Рудольфа — драгуны устраивали в своем гарнизоне танцевальный вечер. А уж если драгуны устраивают бал, то на него слетается весь свет, от мала до велика. Манеж перестроили под танцзал, уставленный пальмами, а на песчаный пол — это был гвоздь программы — собирались настелить дубовый паркет, как в Венской королевской опере. Да, с расходами здесь не считались. Доски доставлялись в Эннс в громадных ящиках на пароходе, дело весьма дорогостоящее. Но это должен был быть паркет, точно как в Венской опере, потому что только на нем можно было танцевать вальс.

Все номера в «Черном орле» были зарезервированы, ресторан полон днем и ночью. Поскольку кайзер в эти дни находился в Верхней Австрии, на своей второй родине, в Ишле, совсем неподалеку от нас, часть его многочисленной родни и свиты разместилась в нашем отеле. В верхнем этаже под крышей не было ни одной свободной комнаты для прислуги. Кругом мелькали роскошные ливреи, отель кишел как улей.

«Наши сердца принадлежат императору» — гласил лозунг на наших воротах, а над входом в ратушу висело полотнище со словами «Виват Францу-Иосифу Первому!». Разве не благодаря его императорской милости Эннс стал процветающим и почтенным городом? Не здесь ли проходили военную службу все граждане, которые что-либо значили для империи? И разве не своей любимой Верхней Австрии император обязан рождением? Иначе говоря — не здесь ли лечились соляными ваннами от бесплодия его родители, которым придворные врачи рекомендовали курорт Бад Ишль? Конечно же здесь! По этой причине Франца-Иосифа можно было смело назвать соляным принцем! Именно в Ишле он праздновал свой день рождения, а не в Вене. Здесь он отдыхал от государственных дел, ходил на охоту. Ему было только сорок пять лет, а на троне он находился уже двадцать семь лет.