— Очень знатный господин, — продолжала Лизи, — еще ни одной шлюхе не удалось совратить его. Всегда говорит «нет»! Но дает щедрые чаевые. Очень галантный кавалер.

— Эрцгерцог уже бывал здесь? — спросила я, не веря своим ушам.

— Кажется, бывал. — Лизи поднялась и привстала на цыпочки. — Милостивая барышня, как интересно: русский князь тоже здесь. Он живет не в Эннсе. Вообще-то, его недолюбливают! Слишком заносчивый и надменный. Вон он — тощий, с темными волосами, за столиком слева от Пипси. Как раз снимает перчатку.

— В белом мундире?

Лизи кивнула.

— Какой элегантный!

— Да, но шалопай, бездельник, девок портит направо и налево, даже сестрами своих дружков не брезгует. У себя на родине его уже терпеть не могут, поэтому услали за границу путешествовать, чтобы не натворил чего дома.

— Лизи, и это великий князь?

— Да, князь. В семье не без урода.

Не знаю, почему, но вдруг от моих угрызений совести не осталось и следа. Значит, этот притон годится для эрцгерцогов и князей? Для тех, кто служит образцом приличия и добродетели? Для тех, кому подражает вся страна? Я не могла удержаться от улыбки. Разве Эрмина не твердит все время, что надо ориентироваться на высшие круги? Что ж, я так и поступила. Если в притон могли прийти эти люди, то почему я не могу этого сделать?

Особенно забавным мне казалось то, что непутевых князей посылают путешествовать по миру подобно тому, как дурных детей в простых семьях запирают в подвал. Непутевые князья! Неужели такое возможно? Значит, Эрмина ошиблась. Она не всегда бывает права и тоже может ошибаться… Но что там происходит при свете фонарей?

Толстуха певица покинула сцену. За старенький рояль коричневого дерева, стоявший слева перед сценой, уселся бородатый пианист в красном концертном фраке. Что это был за рояль! Впервые в жизни я видела его без чехла, который обычно свисает до самого пола. Сейчас же ножки были открыты. Ну и зрелище! У меня перехватило дух. Но то, что последовало за этим, затмило только что увиденное.

— Джентльмены!.. — добродушная полька с хищными глазками распростерла объятия и склонилась в глубоком поклоне перед компанией Габора. — Сегодня я приготовила для вас сюрприз столетия. Мне посчастливилось ангажировать для нашего вечера артистку, знаменитую певицу, неописуемую красавицу, кумира всей Баварии, любимицу всей Пруссии. Тот, кто однажды увидел ее, не забудет до конца своих дней. Господа, вот и она сама: неповторимая, очаровательнейшая, незабываемая Лори Накедай[14]. Мюнхенская Лорелея!

Пианист с внешностью циркового распорядителя исполнил оглушительный туш, и в свете фонарей появилось весьма странное существо. Была ли это та самая певица? Я не поверила своим глазам.

— Да, красавицей ее не назовешь, — заметила Лизи, — это, скорее, гадкий утенок, который так и не стал прекрасным лебедем.

— Она тоже забыла одеться, — прошептала я и почувствовала, как у меня начинает потеть под париком голова.

— С таким именем и не надо одеваться, — пробормотала Лизи, и в этом была железная логика. — К тому же, на ней все-таки что-то есть.

Итак! Во-первых, певица держала в руках большой половник. Весь ее туалет составлял белый фартук, завязывающийся сзади, под которым не было абсолютно ничего! Ни туфель, ни чулок, ни кринолина, ни платья, ни корсета. И это все на глазах у публики! Я сидела, застыв от ужаса. Нет! Этого не может быть! Мир вот-вот рухнет! Каждому понятно, что показывать свою наготу — самый мерзкий грех. Никогда нельзя обнажаться, даже дома. Мыться и купаться надо в рубашке, а это чудовище… здесь… выставляет напоказ свои ноги! И свои локти! И колени! Руки, плечи, шею и пальцы ног! И свои жирные груди!

Боже! А как она смеялась, отвешивая поклоны до земли! И все это только для того, чтобы Габор мог видеть ее необъятный бюст. И, представьте себе, он не отводил от нее взгляда.

— Лизи! Неужто эта дрянь не боится попасть в ад?

— Почему она должна попасть в ад?

— Но ведь это смертный грех! На сцене — и голая?

— Здесь это не грех. Здесь это весело!

Господа при виде такого безобразия действительно веселились. Они перемигивались с благожелательными улыбками. Солдаты ревели от восхищения, хлопали в ладоши и свистели, стуча по полу своими тяжелыми сапожищами так, что звенела посуда. Лорелея победоносно внимала всеобщим восторгам. Размахивая половником, как дирижер дирижерской палочкой, и раскачивая бедрами, она начала петь. Голос у нее был высокий и пронзительный. Пианист, с улыбкой до ушей, аккомпанировал ей в такт резкими пружинящими аккордами:

Она лихо отплясывала по всей сцене, поднимая руки над головой. И тут я увидела: под мышками у нее росли волосы. Волосы! Под мышками! В этих местах у меня было голым-голо. Наверное, эта женщина была уродкой, но сама об этом не догадывалась. Боже мой, она сошла с ума! Носится по сцене, как угорелая. Фартук на ней сзади вдруг распахнулся, и на свет вылезло нечто невыразимое: голое белое жирное тело!

Не в силах пошевелиться, я уставилась на эту круглую, мясистую, разделенную на две половинки массу, на которой явственно выделялись две ямочки. Эту часть тела я не видела даже у себя самой.

Так вот каков человек сзади?! Какая мерзость!

Значит, и я так же ужасно выгляжу? Катастрофа! Любая кобыла лучше, потому что эта часть тела у нее скрыта под длинным хвостом!

Лорелея вдруг остановилась и запахнула фартук. Потом схватилась за голову, ловко расстегнула заколку — и по ее обнаженной спине заструился поток золотисто-рыжих кудрей. Зрелище почти театральное! Она действительно выглядела как легендарная дева Рейна — и только половник в ее руке совершенно не подходил этому образу.

Но, похоже, половник никому, кроме меня, не мешал.

Солдаты повскакали со своих мест и, засунув большие и указательные пальцы в рот, свистели так, что звенело в ушах. Лизи презрительно покачала головой и что-то крикнула, чего я не могла разобрать. Шум стоял невообразимый.

— Говори громче, Лизи. Я ничего не слышу.

Лизи наклонилась ко мне:

— Все фальшивое, — закричала она мне на ухо. — Волосы крашеные… носит накладку из волос… таланту никакого… глотка луженая, орет, как оглашенная… вот видите, какие мужчины дураки? Им все это нравится.

«Певица» спела еще пять строф, продолжая мучить меня. Дважды она половником показала в сторону Габора, трижды посылала ему воздушные поцелуи. Многие офицеры, которых я не знала, повскакали с мест и громко зааплодировали.

Солдаты, которым офицеры загородили сцену, вскарабкались на стулья, размахивая фуражками и бокалами. На пол полетели бутылки, столы качались, и когда эта бесстыжая тварь наконец закончила свое выступление, разразился оглушительный, нескончаемый шквал аплодисментов со свистом. Шум усиливался с каждой новой строфой. И сейчас он достиг своего апогея!

Как же вел себя мой Габор? Слава тебе Господи! Он не поднялся со своего места, как остальные. Продолжал сидеть прямой, как струна, рядом с Аттилой и эрцгерцогом. Те, в отличие от других, тоже не пошевельнулись. Габор даже ни разу не похлопал в ладоши.

Пианист забрался на сцену к Лорелее, и оба стали раскланиваться во все стороны. Затем Лорелея швырнула половник в задние ряды публики движением, каким невесты бросают свадебные букеты. Половник приземлился около стойки, где тотчас же началась какая-то возня.

— Поцелуй тому, кто вернет мне мой половник, — скрипучим голосом прокричала она в зал, привстав на цыпочки и удовлетворенно наблюдая за потасовкой, которую заварила.