Менеджер, сделав несколько звонков, вышел. А может быть, ушел и совсем.

Его сменил охранник, который, сидя в кресле, читал какой-то детектив в яркой обложке.

Петр разбирал материалы, классифицируя их на ряды: информационный, декоративный. Материалов было много, и Пете самому надо было решить, что из этого пойдет в сайт, а о чем он скажет лишь мельком.

Потом кто-то просигналил снизу, и охранник, увидев на мониторе молодого человека с пакетом в руках, спустился вниз, принял пакет, расписался в его получении и, проверив прибором на взрывчатку, положил на столе в приемной.

Потом он кому-то звонил, видимо жене. А затем появился в дверях перед Петром.

— Я исчезну минут на сорок, не больше. Если кто будет звонить снизу, не обращай внимания. Иногда какой-нибудь придурок мимо идет и нажмет на кнопку. А систему замков тебе трогать не надо. Телефон стоит на автоответчике. Факс — на автомате. Я дверь к тебе закрою, чтоб тебя звонки не раздражали. Ты сиди работай.

Петр молча кивнул. Инструкции были понятны: по офису не шататься, ничего не трогать, к уличной двери не подходить. А когда охранник закрыл дверь в кабинет, он и вовсе почувствовал себя словно в сурдокамере.

Никто не заметил, как уличную дверь открыл своей кодовой картой толстоватый человек с небольшой лысиной. В офисе ему надо было совсем немного — воспользоваться туалетом. После продолжительного застолья он отправился домой, а по дороге его, так сказать, приперло.

Исполнив необходимое, он собрался так же по-английски уйти, и только тут сообразил, что в офисе-то нет ни дежурного, ни охранника.

— Ну, Гарька! Набрал раздолбаев! — сказал он вслух и увидел на столе пакет со смешной надписью: «В личные руки».

«Интересно, что еще у него за интимная переписка», — подумал он и ножницами, которые лежали почти посередине стола, срезал краешек. Из пакета выпали видиокассета и записка.

Кассету он сразу сунул назад, с ней было разбираться некогда, а записку скопировал, подождав минуту-две, пока нагреется ксерокс, и повторяя лишь одну фразу:

— Ну, Гарька, ну педик!

Записка эта говорила о многом. И была сверхценным аргументом в их сложных отношениях. Оригинал ее он тоже засунул в пакет и постарался его снова заклеить.

Внизу в «шестисотом» толстоватого человека терпеливо дожидался водитель. Мимо проехала гаишная машина, но не обратила на нарушителя внимания: остановка здесь была запрещена, однако в ГАИ хорошо знали, для кого созданы правила.

Едва человек спокойно уселся в машину рядом с водителем, она, шаркнув колесами, рванулась дальше. Человека звали Борис Бельды.

Петр даже не знал, сколько прошло времени, когда дверь снова распахнулась и взволнованный охранник спросил:

— Ты пакет трогал?

— Какой пакет? — не понял Петр.

— Приносили пакет. Я сам его получал.

— Не знаю. Я вообще не выходил, как вы дверь закрыли, я и сидел.

— Странно… Ладно, как будешь заканчивать, скажи. Тебя домой на машине отвезут. Тебе ведь через мосты не надо?

— Да нет.

— Ну так и отвезут.

Петр с удовольствием разбирался с материалами в первой папке. Рассматривал фотографии Беневоленского в детстве, черно-белые, можно сказать, старинные фотографии его родителей, школьные похвальные грамоты, дипломы за какие-то изобретения. Одних только газетных статей и интервью с Беневоленским была толстенная пачка. Их надо было читать очень сосредоточенно, чтобы показать Георгия Ивановича во всем величии его дел. Многие статьи, конечно, повторяли одно и то же, и в этом была трудность: внимание притуплялось — можно было упустить важную деталь.

Даже и удовольствие, если оно длится долго, становится утомительным. В три ночи он почувствовал жуткое желание немедленно заснуть и сдался. Охранник сразу вызвал по переговорному устройству шофера. И в тот миг, когда перед ним открылась могучая бронированная уличная дверь, у тротуара остановилась «Вольво». С таким комфортом Петр ездил лишь при отце, в тот год, когда дела его неожиданно пошли в гору.

С тех пор как Диана внезапно пропала, прошло несколько дней. Петр уже не знал, что и думать. В чате ее не было, а на письма, которые он бросал на ее почтовый ящик, никто не отвечал. Может быть, она на что-то обиделась? Но ничего такого, на что можно было обидеться, Петр вроде бы не говорил и не писал. Петр не знал, что делать. Кто их, девушек, знает, на что они могут вдруг взять и обидеться. Ни одной близкой знакомой девушки у него не было.

В конце концов он решил послать ей еще одно письмо, причем такое, на которое просто нельзя не ответить. Но что написать?.. Может быть, взмолиться: «Диана, дорогая, откликнитесь!» Нет, так не пойдет. Выходит слишком плаксиво, а слабаком выглядеть не хотелось.

Петр, почесав голову, долго смотрел на экран и наконец напечатал:

Дальше дело не пошло. Все, что приходило в голову, больше всего напоминало заявление в жилконтору о плохой работе отопительной системы. Посылать такое письмо и рассчитывать на то, что оно проберет кого-то до глубины души, не приходилось.

«Что же делать, что делать?» — думал Петр в отчаянии. И чем больше он переживал, тем меньше ему нравилось то, что у него выходило. Значит, все напрасно. И Диана ему больше никогда не напишет, он потерял ее навсегда!

Петр так привык к их ежедневным разговорам, что у него не проходило чувство, будто из его жизни исчезло нечто невероятно важное, без чего он уже не сможет жить как обычно. Дошло до того, что у него пропал аппетит, а домочадцы вызывали только отвращение. При этом никто ничего не замечал. Только любимица Пунечка заволновалась и не отходила от Петра ни на шаг. Вот и сейчас она вошла к гостиную, где за компьютером страдал молодой хозяин, и прыгнула ему на колени.

«Хоть один верный друг, — думал Петр, поглаживая оглушительно мурлыкавшую кошку. — Уж ты-то точно не станешь пропадать ни с того ни с сего».

Он посмотрел на хорошенькую мордочку. А давно ли она была покрыта болячками, как все быстро успело зарасти! Мысли перекинулись на линолеум, все-таки хорошо, что его сменили, в квартире стало легче дышать. Потом Петр подумал о новом жильце. Интересно, надолго ли он у них. Петр, в принципе, не имел ничего против, временами даже казалось, что Савва Тимофеевич жил у них всегда. Он почти сразу стал восприниматься как полноправный член семьи, хотя в то же время нисколько не утратил своей автономности. Он никому не мешал, уходил и приходил, когда хотел, и был неслышным и невидимым, пока в нем не появлялась необходимость.

Взгляд Петра упал на картинку, которую ему подарил Савва Тимофеевич, когда было решено, что тот останется у них на некоторое время. Он тогда поставил картинку на книжную полку перед компьютером, сказав, что это практически его единственное личное имущество.

Картинка была хорошая: речка, склонившаяся над ней ива, ромашки на переднем плане. Что-то было в этом пейзаже успокаивающее. По крайней мере мысли Петра перешли в более оптимистическое русло. Он встал из-за компьютера и подошел к картинке, чтобы рассмотреть ее получше. В правом нижнем углу стояли две буквы: «Д.П.»

«Что значит это „Д“, — подумалось Петру. — Может быть, Диана? Нет, вряд ли». Он был почти уверен, что Диана — не настоящее имя его виртуальной подруги. «Д» может означать и «Даша», и, например, «Дина», «Дора», да каких только имен не бывает.

В замке заскрежетал ключ, и Петр поспешил убраться к себе в комнату. Разговаривать ни с кем не хотелось, да и участливые вопросы мамы были совершенно ни к чему. Куда легче было с братом Павлушкой: тот вообще ни во что не вникал, не лез, и ему все было по барабану. Впрочем, обратная связь также отсутствовала: от него обычно можно было добиться разве что невнятного бурчания, а когда его не трогали, он хранил торжественное молчание.

С матерью дело обстояло иначе. Петр до сих пор не мог прийти в себя от того разговора о компьютерном сексе. Это же придет такое в голову! Тогда ему удалось убедить ее в том, что она не права, правда, пришлось рассказать ей про Диану. С тех пор мать никак не хотела оставить его в покое. Вот и сейчас она придет к нему, то есть вторгнется на его личную территорию, и начнет задавать вопросы, почему он ничего не ел и что вообще происходит.