И Андрей Кириллович на самом деле смутно вспомнил какого-то мелкого хилятика, который часто стоял у перекладин и клянчил, чтобы старшие приподняли его. А потом, уцепившись, упорно подтягивался раз за разом. У них в каждом коридоре стояли по две перекладины и лежали на полу под ними маты. Он вспомнил вроде бы и еще случаи с этим же пацаненком. Андрей, тогда уже старший, встал пораньше, чтобы поготовиться в утренней тишине к экзамену. Погода за окном была премерзкая — дождь и ветер. А он вдруг увидел бегущего вокруг здания малыша в длинных темно-синих детдомовских трусах и майке. Оказалось, что этот малыш встает так рано каждое утро и пробегает по нескольку кругов в любую погоду.

— Он же поступил к нам совсем слабеньким, и, знаете, ему даже свой рост удалось потом увеличить. Его забрали на спецобучение раньше всех. Протестировали, тогда только органы работали с американскими тестами, и увезли.

— Мне бы фотографии… Если есть, конечно, — попросил наконец Андрей Кириллович.

— Сейчас-сейчас посмотрим. — И дочь сняла с полки несколько альбомов. — Как раз эти годы. Тут они обязательно должны быть… Сейчас найду…

Она стала листать первый из них, наткнулась на пустую страницу и открыла второй. Во втором, где-то посередине, тоже половина страницы была пустой. И в третьем — тоже.

— Интересное дело! Я их видела совсем недавно, — растерянно проговорила она, отставляя альбомы в сторону. — Нет фотографий. Странно просто! Куда они могли деться?

— Вы никому альбомы не отдавали?

— Да нет, никому. Да и кому они могут понадобиться, кроме нас?! Ничего не понимаю! — Она была расстроена всерьез.

— Ну хорошо, если найдутся, а они наверняка найдутся, вы позвоните мне. — Андрей Кириллович оставил свои телефоны. — А я запишу, как его звали, этого мальчика.

— Соломон Зельцер. Отчества я не помню. Отчества Соломон Давидович давал разные, по именам православных святых, в зависимости от дня.

— Конгломерат какой-то!

— Да ему сколько раз говорили: «Соломон Давидович, вы — замечательный специалист, вас уважают, у вас мировая слава, — он же стал потом академиком, — но зачем вы детям-то своим именами жизнь портите!» А он рассмеется и следующего опять Моней назовет.

Андрей Кириллович записал имена воспитанников, которые, по воспоминаниям дочери, могли хорошо помнить этого Моню-Скунса, потом дал несколько полезных советов по житейским делам, сказал, что даже пришлет в помощь своего знакомого адвоката, и на этом распрощался.

Итог посещения оказался близким к нулю.

Он возвращался в офис и с печалью думал о том, как эта быстрая веселая девочка уже состарилась.

Прошло три дня, но в жизни Ольги Журавлевой ничего страшного не случилось, и она даже почти забыла о надвигающихся неприятностях: о «визите троих» и назначении в гимназию нового директора. Начались выходные, и Ольга вздохнула. По крайней мере до понедельника можно быть спокойной относительно нового директора. А вот лесные братья скорее всего работают и по воскресеньям. У них, надо думать, ненормированный рабочий день. Но «пиджак» с подручными также не появился.

Однако чему быть, того не миновать. В понедельник в учительской появился вышедший с больничного Леня Казанцев. Он ни словом не упомянул о заявлении, только подал бухгалтеру больничный лист, на котором в графе «Заболевание» значилось: «Острое нервное переутомление». Он, как обычно, зашел в свой кабинет. Учителя затаили дыхание, ожидая, что будет делать без пяти минут бывший директор.

Леонид Яковлевич спокойно удалился в свой кабинет, собрал свои книги и другие вещи и сложил их на столе, а затем вернулся в учительскую.

— Стол-то найдется для меня? — спросил он. Все переглянулись. Свободного стола; разумеется, не было. Первой нашлась Ольга.

— Давай пока ко мне на стол. Я эту полку тебе освобожу и верхний ящик. А появится новый, он как раз вот сюда и влезет. Давай я тебе помогу книги переносить.

Все очнулись, только когда Леня с Ольгой принесли в учительскую первую партию пожитков пока еще директора.

В этот момент в учительскую ворвался Петя Сосновский и трагическим голосом произнес:

— Господа, я хочу сообщить вам пренеприятное известие!

Все замерли.

— Ну и какой он из себя? — спросила Алла Александровна.

— Чистый крокодил! — ответил историк.

— Чистый крокодил во всех случаях предпочтительнее грязного, — философски заметил Алик Поливанов.

— Идет! — Петр Иванович прижал палец к губам. — Надо встретить его достойно. По коням!

Все бросились каждый к своему столу и углубились в первые попавшиеся печатные материалы. Аллочка сунула в стол чашку, Петя на всякий случай повернул лицом к стене бюстик Зевса-громовержца.

Дверь распахнулась, и на пороге возник плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, в сером, застегнутом на все пуговицы костюме, белой рубашке и галстуке. Казалось бы, такой наряд должен был придавать ему сходство с новым русским, но этого не происходило. Костюм был сшит лет пятнадцать назад фабрикой «Большевичка», причем его обладатель был в те времена чуть менее толстым. Поэтому новый директор производил впечатление скорее тщательно скрываемой бедности. Но жалости он не вызывал. Тому виной было лицо — глупое и одновременно напыщенно-солидное. Короче, пришел-таки крокодил.

— Здравствуйте, — громко сказал он и запнулся. Товарищи — несовременно и политически неверно, а господа — как-то несуразно.

— Здравствуйте, — кивнули все.

— Я новый директор этой гимназии, — очень торжественно сказал крокодил. — Меня зовут Аркадий Петрович Домашнев. Прошу любить и жаловать.

Легкомысленная Аллочка подозрительно закашлялась, остальные смотрели сурово.

Ольга первой поднялась из-за стола:

— Добро пожаловать, Аркадий Петрович, позвольте вам представить наш педагогический коллектив. Петр Иванович Сосновский — учитель истории, Леонид Яковлевич Казанцев — учитель физики и астрономии…

Все затаили дыхание, ожидая от Лени какой-нибудь выходки, но тот только пробормотал:

— Очень приятно.

Прямо чудеса в решете!

Знакомство с учителями закончилось, и все та же Ольга повела нового директора в его кабинет.

— Какая она стала активная, я просто поражаюсь! — сказала Аллочка, когда Ольга вместе с новым директором исчезла за дверью. — Раньше такая тихоня была, чужих боялась.

— Работают люди над собой, — заметил Петя Сосновский. — Она права. Не стоит его пугать сразу с порога, пусть расслабится.

— А может быть, пронесет? — подал голос математик Виктор Викторович. — Может быть, будет сидеть там, как идолище, и ни во что не вмешиваться,

— Идолище требует жертв, — заметил Петя Сосновский.

И точно, без жертв в тот день не обошлось. Уже к обеду, начитавшись классных журналов, Домашнев потребовал у учителей планы уроков, а также назначил на конец дня педсовет. В результате пятый и шестой уроки во всей гимназии оказались смятыми, поскольку учителя, как плохие школьники, судорожно чертили бумагу, расписывая уроки по всем правилам методической науки.

На педсовет шли даже с каким-то трепетом. Стали понятны бедные глуповцы, трепетавшие перед градоначальником, умевшим кричать только: «Не потерплю!» и «Разорю!».

— Итак, — начал Аркадий Петрович, — я ознакомился с документацией, и должен сказать, что, судя по документам, классным журналам, отчетам и прочему, на сегодняшний момент учебный процесс в гимназии ведется неудовлетворительно. И этому следует положить конец. Я ознакомился с личными делами педагогов гимназии. К сожалению, практически никто, кроме преподавателя физкультуры, — он кивнул на учителя, одетого в спортивную форму, — не получил специального педагогического образования. Этим можно объяснить серьезные просчеты в их работе. Но это не значит, что на подобные просчеты мы будем закрывать глаза. Мы вместе начнем работать, с тем чтобы наша гимназия стала школой высокого уровня и функционировала наравне с другими лучшими школами района и города.