— А у нас? — вставила Ольга.

— У нас все-таки интеллигентный город, а там одни военные,

— Военные тоже люди, — покачал головой Савва. — А с людьми обычно можно найти общий язык.

— Ну не скажите! — запротестовала Римма. — Это смотря с кем! Не дай Бог, конечно, но если попасть в тюрьму или на зону, то там просто волчьи законы.

— Я думаю, там естественным образом воспроизводятся законы, свойственные человеку как биологическому виду, — задумчиво заметил Савва. — Я имею в виду, человеку как крупному стадному млекопитающему вроде шимпанзе. Когда я был в тюрьме, я понял, что это то, с чего мы, люди, начали. Таким было первобытное стадо. Мы от него уже далеко ушли, но когда люди снова попадают в первобытные условия, они возвращаются к тому, что заложено в них природой, вернее, к тому, что заложено в них как в животных.

Наступила пауза. Женщины напряженно молчали, а Савва как ни в чем не бывало потянулся к торту.

— Так вы были в тюрьме? — наконец спросила Римма.

— Да, был некоторое время, — кивнул Савва. — В Иркутске, в камере предварительного заключения.

— И за что же? — снова спросила университетская подруга. Сбывались ее самые худшие предположения: Ольга стала жертвой мошенника, втершегося к ней в доверие.

— За нарушение паспортного режима, — спокойно ответил Савва и отправил в рот кусок торта. — А также для выяснения личности. — Он улыбнулся и пояснил: — Ведь у меня не было документов.

— А сейчас? — дрожащим голосом спросила Римма. — Сейчас они есть?

— Нет, — покачал головой Савва. — И сейчас нет. Я не числюсь в официальной статистике. Меня, как бы это сказать… Меня как бы и нет на свете. Нет такого человека.

— Но как же это? — на этот раз удивилась Ольга. — Можно было бы как-то начать розыск родственников через милицию, через телевидение, да мало ли разных способов.

— Для этого надо знать, например, как меня когда-то звали. — Савва снова улыбнулся немного виновато.

— А Савва — это не ваше имя?

— Мое. Так меня назвал Учитель. Человек, который нашел меня и выходил. А остальное, отчество и фамилия, приложились уже сами собой. А почему он назвал меня Савва, я не знаю. Спросить теперь, к сожалению, не у кого.

Савва на миг закрыл глаза и увидел занесенный снегом сруб-пятистенок. Он мог воспроизвести его в своем воображении так, будто видел наяву, совершенно отчетливо. Что и неудивительно, ведь это был его родной дом — дом, где он, нынешний, родился.

Справа — навес, под которым сложены дрова, сарай, летняя кухня, где зимой они с Дедом хранили запасы продуктов. Несколько протоптанных тропинок, обледенелый колодец, изгородь, за которой летом поднимаются зеленые вершки картофеля, моркови, репы. Большую часть продуктов старик производил сам. Кое-что привозили по реке. А если людская просьба приводила его в селение, расположенное за несколько десятков километров, а то и за сотню по течению реки, там тоже он нагружался мукой, постным маслом, сахаром, керосином.

В селениях Антония помнили, называли Дед или Дедушко и рассказывали о нем невероятные истории. Большинство людей, которым он помог, так и прожили, не узнав его имени и отчества. Но и в этом, несомненно, звучало уважение, даже почтение. Просто Дед, но зато с большой буквы. К его таежной избушке охотника-промысловика добирались, только когда возникала слишком серьезная надобность. Если кто-то вдруг тяжело заболевал и помочь ему отказывался не только местный фельдшер, но и доктора в сельской больнице, тогда оставалось одно — идти или плыть к Деду. Шли к нему бабы со своими бедами, с неизлечимо больными детьми, пьющими горькую мужьями, и те, у кого не было ни мужа, ни детей, но которые хотели их иметь. Приходили с просьбами приворожить и присушить, снять сглаз и порчу. Дед в порчу и сглаз не особенно верил, а всем твердил одно: главное — любовь, все беды и болезни от злобы и страха. Он был для людей округи последней палочкой-выручалочкой, потому и имя его звучало по-особенному значительно: Дед. С большой буквы.

Даже в том селе, куда они прилетели на вертолете с местным авторитетом, о нем слышали. И к его прилету отнеслись как к явлению святого чудотворца. После страшной ночи, когда они спасали ребенка в чреве молодой матери, авторитет, поутоваривав задержаться для отдыха, дал им лошадь с телегой, чтобы они запаслись в магазине продуктами. И по пути в магазин его уже ждал народ. Некоторые подходили просто безо всякой особой нужды. Говорили: «Дай, Дедушко, до тебя дотронуться, я в город собрался, вдруг меня там хворь какая прихватит или злые люди обчистят». И Дед улыбался и отвечал: «Поезжай, Данила, с легким сердцем, никакого зла с тобой не приключится». И все были уверены, что так будет.

В этот раз никакие продукты Деду были уже не нужны, он-то знал, что живет последний день, но для Саввы хотел отовариться. И оставить ему в подарок килограмм конфет. Они и прежде ели эти конфеты изредка по одной, и оттого простенькие карамельки казались невероятно вкусными. И названия у них были необычайные: «Клубника со сливками», «Грушевый аромат», «Обсыпка бухарская». Никакие торты, пирожные и шоколадки, которые Савва попробовал позже, не могли сравниться с теми дедовыми конфетами.

Свою жизнь с Дедом Савва вспоминал так, как обычно вспоминают детство: счастливая пора, когда все вокруг кажется новым и неизведанным, когда каждый день сам в себе находишь новые, совершенно неведомые возможности и вдруг начинаешь видеть то, чего раньше не только не видел, но о существовании чего даже не догадывался. Если это можно считать детством, то у Саввы оно было счастливым. Он жил, не подозревая о том, сколько в большом мире зла и как несовершенны люди.

Те люди, которые приходили к Деду, хотя и не являлись в полном смысле идеальными людьми, были значительно лучше среднестатистических, ведь уже в течение многих лет он понемногу да выправлял кое-что в каждом: у кого слегка урезал вспыльчивость, у кого добавлял добродушия, у третьего чуть-чуть повышал работоспособность. Потому-то, наверное, селения, что были в округе, чуть не объявили каким-то этнографическим заповедником; ученые усмотрели в них остатки настоящего сибирского уклада.

Живя рядом с Дедом, Савва ни разу не видел по-настоящему плохого человека. И лишь последний день поднес им такого. Тогда Савва и стал свидетелем того, как Дед работает.

Они приближались к магазину. Молодая кобылка по кличке Медаль везла их телегу неспешно, и Дед не погонял ее. Тем более, что с каждым пройденным метром он все больше хмурился.

— Что-то случилось? — спросил его Савва.

— Геологи пришли, — ответил Дед.

— Откуда? — удивился Савва.

— Вон у речки и вездеход их стоит, — усмехнулся Дед.

Действительно, у реки виднелась небольшая черная точка. Приглядевшись, Савва понял, что это действительно какая-то машина. Было удивительно, как старик смог заметить его с такого расстояния.

— Так вокруг же сияние, — пояснил Дед. Сиянием он называл поле излучения. — Видишь, светится пунцовым, отдающим в коричневый. Разные люди на нем приехали, не все хорошие.

Савва плотно зажмурился, расслабился, потом сосредоточился и внезапно распахнул глаза. Так смотреть его учил Дед. Все вокруг изменилось. Вокруг каждого существа, даже незаметной былинки, вокруг любого предмета витало прозрачное, но ясно видимое облако, как будто каждый предмет находился внутри некой сферы, образованной светом, исходившим от него самого. Таким было все: и деревья, и травы, и даже комья сухой земли на дороге. Теперь вездеход у реки стал виден гораздо яснее. Он попросту бросался в глаза, настолько цвет окружавшей его сферы контрастировал со всем окружающим, светившимся в основном разными оттенками серебристо-голубого.

— Теперь видишь? — спросил Дед.

— Вижу, — кивнул Савва,

Он проморгался, и свечение исчезло.

Тем временем они подъехали к магазину. На крыльце сидел высокий рыжий парень с кривым носом, видимо, сломанным в драке. Дед как ни в чем не бывало остановил Медаль, слез с телеги, и они вместе с Саввой направились к магазину. Парень уже изрядно выпил и сидел, свирепо разглядывая все вокруг. Он был из тех, кто во хмелю становится буен и лезет в драку,