— Здравствуйте, — мирно поздоровался с ним Дед, потому как в селе было принято здороваться с каждым.

— Здравствуй, здравствуй, — хмуро пробормотал в ответ парень и уже в спину добавил: — Старый пердун.

Савва зажмурился и резко открыл глаза. Поле у парня было грязно-оранжевым, с элементами землисто-коричневого, переходящего в зеленый. Он испускал редкую агрессию, помноженную на ненависть ко всему окружающему миру. Было видно, что он только ищет повод для того, чтобы перейти к агрессии физической.

Савва с Антонием зашли в магазин. Выбор был небольшой, но им и не нужно было деликатесов. Пять бутылок постного масла, мешок муки, несколько килограммов сахара.

— Набираешь, мешочник! — раздался сзади злой голос. — Спекулянт проклятый!

Дед, не обращая внимания на окрик, продолжал спокойно разговаривать с продавщицей, которую впервые когда-то увидел еще в колыбели и вылечил от грыжи и родимчика.

— Пачку «Беломора» купи мне, ты, видать, богатенький Буратино! — сказал парень.

Он подошел совсем близко, и Савва отчетливо почувствовал его дыхание: водка, табак и злоба.

— Ты чего, старый пень, оглох? А ну, мне «Беломор» гони! Слышишь или нет? Или тебя что, жаба задавила, старый хрен?

— Я не курю, — совершенно спокойно ответил Дед.

— А я курю, — с угрозой в голосе сказал рыжий. — И ты мне сейчас купишь три пачки. Покупай, послушайся доброго совета, хрыч, не то дороже выйдет!

— И килограмм подушечек, пожалуйста, — как ни в чем не бывало сказал старик. — «Обсыпки бухарской».

— Я кому сказал, а?! — взбеленился парень. — Ты что, дурочку валять вздумал?! — Он говорил стиснув зубы, глаза налились кровью. Он был готов растерзать кого угодно. — Тебе сколько раз повторять, скотина? Чмо ты паршивое! Ты забыл, с кем разговариваешь, а, старый придурок?

— Ну чего ты пристал к старику! Допился! — прикрикнула на рыжего магазинщица, крепкая и еще весьма эффектная женщина под сорок.

— Что?! Я что-то слышу? Ты-то что вякаешь, блядь? Я бы тебя сделал, но не встанет на тебя, суку поганую!

— Как вы смеете? — Савва не мог больше сохранять спокойствие и оставаться в стороне. — Немедленно прекратите, вы разговариваете с женщиной!

— С женщиной? — расхохотался парень. — Это вот эта вонючая старуха теперь называется женщиной?!

— А ну-ка выйди отсюда! — прикрикнула продавщица.

— Это ты-то женщина? — продолжал дико хохотать рыжий, показывая на магазинщицу грязным пальцем. — Да ты утром-то в зеркало смотришься? Ну и что ты там видишь? Же-енщину? — Он кривлялся и хохотал, но смех был не веселым, а страшным. — Ты-то что в ней видишь, чмо? — обратился он к Савве. — Вот такую вот женщину? Тетку? Станок? Бабу? Да откуда тебе знать-то, что такое баба, мозгляк? Так берешь папиросы? — Этот вопрос был обращен снова к Деду.

— Так сколько с меня, Аля Егоровна? — не меняя тембра голоса, по-обычному ласково спросил Дед.

— Ах ты, скотина, воображать много о себе начал!

Безразличие к своей персоне взбесило рыжего больше, чем разозлил бы отпор. Этого он просто не мог перенести. Он размахнулся огромным грязным кулаком, покрытым оранжевыми волосками.

Тут произошло что-то вовсе невероятное. Ни Савва, ни Алевтина Егоровна так и не поняли, что, собственно, случилось. Но только кулак промахнулся. Он вроде летел прямо на ничем не защищенную седую голову Антония, но почему-то проехал мимо, хотя промахнуться с такого расстояния не мог бы никто, даже вдрызг пьяный. Хуже того, рыжий неловко качнулся в сторону, и кулак с силой обрушился на острый край большой железной бочки, стоявшей поблизости.

Парень взвыл от боли. Он на миг затих, разглядывая разбитый до крови кулак, одновременно с затаенной яростью глядя на Савву и продавщицу. Дед так и не повернулся к нему лицом.

— Мать вашу! — выругался рыжий.

— Бог наказал, — сказала продавщица.

— Погоди у меня, скотина! — прорычал парень и вышел на улицу.

Савва с Дедом расплатились и стали перетаскивать купленные продукты в телегу. Они выносили мешок с мукой, когда Савве почудился уже знакомый запах: водка, табак и злоба.

— Уехать решили восвояси? Хрена вам! Не получится! Вы так легко не отделаетесь!

Савва увидел, как над головой бедной Медали сверкнул топор. Еще миг — и бедная лошадка была бы искалечена, но топор повис в воздухе, а затем с глухим стуком упал на землю.

— Погоди, — сказал Дед Савве. — Клади мешок. Они опустили мешок на траву, и Дед выпрямился, как будто даже стал выше ростом.

— Выходи вперед, — коротко сказал он.

Дед не повышал голоса, но в его голосе звучал приказ, которому нельзя было не подчиниться.

Наступило полное молчание, стало так тихо, что было слышно, как в цветах вокруг жужжат пчелы.

Затем медленно, как будто нехотя, из-за лошади появился давешний рыжий парень. Однако что-то неуловимо изменилось в нем. Лицо не выражало ничего, на нем не отражалось никаких эмоций. Можно было даже подумать, что парень спит, если бы его глаза не были широко раскрыты. Он пристально смотрел на Антония, но как-то странно, как будто видел и одновременно не видел его.

— Смотри ему в грудь, там, где сердце, — вполголоса сказал Дед Савве. — Видишь темное облако? Это его душа.

Сначала Савва ничего не видел, но затем сосредоточился, забыв обо всем, даже о том, что он существует на свете, и тогда увидел. Она была странная, не округлая, как ей положено быть, а какая-то клочковатая, вся в темных пятнах, но основа ее все-таки светилась синеватым.

Дед на миг закрыл глаза, а затем широко открыл их. И Савва воочию увидел, как совершается чудо. Комковатое облако постепенно принимало округлую правильную форму, темные пятна начали растворяться, как куски сахара в горячей воде. Душа не стала серебристо-голубой, но приобрела ровный синеватый цвет.

— Печень, — сказал Дед.

Савва опустил глаза и увидел, что печень у парня была темной, в дырах. Под пристальным взглядом Деда дыры стали стягиваться, пока не исчезли вовсе.

— Хватит с тебя, иди, — сказал Дед. — И не пить. Ни капли.

Парень не двинулся с места.

— Иди, — повторил Дед громче. — Тебе еще отчет писать. Не волнуйся, все будет в порядке, никто тебя не уволит. Ступай.

Парень повернулся и ровным шагом, не оглядываясь, пошел прочь.

Это видение полыхнуло в памяти, как падающая звезда. Савва улыбнулся и посмотрел на сидящих перед ним женщин.

— Его звали Антоний, или просто Дед. Он тоже не знал, откуда я родом. А я вот никак не могу успокоиться, все продолжаю искать.

— Ну и где вы ищете? — с некоторым вызовом спросила Римма. — Здесь, у Ольги в квартире?

— Да, — ответил Савва.

Римма взглянула на подругу с подчеркнутым сожалением.

— Ну здесь-то родиться вы не могли!

— Нет, я здесь не родился, — подтвердил Савва. — У меня нет никаких детских воспоминаний, связанных с этим домом, с двором. Но я здесь жил, я даже думал, что в этой самой квартире, но планировка совсем другая.

— А какую вы помните? — спросила Ольга, очень волнуясь.

— Ну, это была коридорная система, «гребенка», как называют такие квартиры. Длинный коридор и комнаты по одну сторону, длинные, узкие, в одно-два окна. В каждой комнате — по семье. Ванны не было, зато кухня большая, с несколькими плитами. И вода только холодная.

— Господи, а как же мылись? — удивилась Римма.

— В баню, наверное, ходили.

— Вы так хорошо все помните! — заметила Римма. — Даже про воду холодную! Как же вы адрес не можете вспомнить?

— Так я не воду вспомнил, — чистосердечно признался Савва. — Я вспомнил это ощущение на руках, когда их моешь. Пронзительно холодная вода зимой. Почему-то вспомнилось, а почему — не знаю. Наверное, та квартира была похожа на эту.

— А вы в какой комнате жили? — От волнения лицо Ольги покрылось розовыми пятнами.

— Я? — Савва на миг закрыл глаза. — В предпоследней по коридору, длинная узкая комната, больше сама похожая на коридор, все стояло вдоль стены, иначе к окну было бы не пройти. Спасибо, Ольга Васильевна, что вы спросили, иначе бы я никогда не вспомнил.