Известное дело, любого инспектора первым делом надо покормить. Прокопий Иванович вызвался сварить Олару боярский ужин. Он разжился в сельсовете двумя пудами бесхозной или, как у нас еще говорили, бросовой фасоли — из запасов попа и дьякона. Мешок пшеницы наскреб на чердаках.

Мы все пошли в дом Вырлана, где жил Прокопий Иванович. Он, конечно, сразу завел патефон. Потом накрыл стол, налил каждому по миске супа, и мы принялись уплетать.

Первым выхлебал суп инструктор. Вынул перочинный нож и стал разрезать мясо. Резал-резал — никак!

— Да что это такое?! — вдруг воскликнул инструктор.

— А что случилось? О, горе! — подскочил Иосуб Вырлан. На вилке инструктора повисла тряпочка, которой мыли посуду. Она отлично выварилась в фасолевом супе.

— Безобразие! — произнес инструктор.

Прокопий Иванович был ни жив ни мертв. Нина Андреевна стрелой вылетела из дома Вырлана. На завалинке стоял математик в кожаном картузе. Собака Вырлана радостно и нетерпеливо виляла хвостом.

— Откуда эта штука?

Рука инструктора была редкой белизны. Лицо его стало такого же цвета.

Нам повезло: прибежал Илие Унгуряну, один из наших комсомольцев. Позвал всех ловить дезертира. Но и на этот раз побежали мы напрасно. В хате нашли только его необсохшую ложку на столе. Дезертира и след простыл: убежал обратно в лес. Будто сквозь землю провалился. Сам инструктор не мог выжать ни слова из его жены. Выставив большое брюхо, она кричала нам:

— Ловите его! За это вам деньги платят!.. Гоняйтесь, как легавые!

По дороге в школу Унгуряну спросил инструктора:

— Скажите, товарищ, когда нам выдадут форму? Мы же бегаем, треплем свою одежду… Кулаки над нами смеяться станут!

…В тот вечер меня выбрали секретарем комсомольской организации.

Любопытно, в какой мере наделен человек даром предчувствия…

Кошка чует близость морозов: за день-два до них прячется в духовку, в камин. Свинья перед стужей хрюкает, сгребает рылом солому. Перепелка точно знает, когда ей улететь. Нет на свете твари, существа, которое не предугадывало бы приближение зноя или стужи. А человек? Что он предчувствует?

Я задал себе этот вопрос и рассеянно смотрел на моего старого друга. Митря стоял с немецким автоматом на плече, прислонившись к грушевому дереву. Позвал меня вместе пойти на могилы солдат, похороненных в нашем селе.

— Знаешь, вдруг почему-то захотелось… Наверно, потому, что воскресенье. А завтра я уезжаю…

— Куда тебя теперь пошлют?

— В армию. Может, снова забросят в немецкий тыл.

Это был уже совсем не тот повеса с облупленным носом, ходивший когда-то на прополку. Уже не светились озорством лукавые глаза. Тяжело-тяжело опускались веки. Гусиные лапки морщин обозначились в уголках глаз.

— Что с тобой?

— Шут знает…

Словно стараясь объяснить мне, что он и сам не понимает своего настроения, Митря начал рассказывать о гибели Узуна, комсомольского секретаря из Богзешт:

— Не хотел прыгать с самолета. А когда прыгнул — полетел камнем. Парашют не раскрылся. Упал на виноградник возле колодца. Там и похоронили. Наша первая потеря… Хорошие автоматы у немцев… — переменил он разговор. — Хочешь посмотреть?

Он снял автомат с плеча, откинул приклад, устойчиво расставил ноги. Раздался выстрел. С орехового дерева слетела троица орехов, словно срезанная ножом.

— Точно бьет.

Прижав к плечу приклад, метко сбил еще одну троицу.

— Попробуй! — протянул он мне автомат.

Я тоже выстрелил раза три. Нет на свете человека, который не испытал удовольствия от меткого выстрела.

Спелые орехи падали, вышелушиваясь из треснувшей скорлупы. Я собрал их. Мы стали их колоть, есть. Орехи пахли гнилью. Тлением, показалось мне. Старое дерево больше века росло на кладбище среди могил. Под его густолиственной сенью выросло много свежих холмиков. Здесь похоронены павшие солдаты. По четыре могилы в ряд.

Митря прислонился к стволу ореха, вздохнул.

— Вот тебе и справедливость… Попробуй теперь узнай, кто из них был удалым гармонистом… Кто испортил немцам обедню.

Бравичская вальцовая мельница тогда оказалась рядом с немецкими окопами. Как ни странно, она уцелела и работала.

Чтобы испортить фашистам пасхальную обедню, наши решили неожиданно выбить их с мельницы. Замысел удался. Немцы отступили, бросив запасы муки. Остались им на праздник сухари да консервы. Об этой вылазке Митря узнал у моего отца: в штабе об этом много говорили. Солдаты действовали на свой страх и риск.

— Во всяком случае, чувство юмора у них было, — сказал Митря. Но настроение у него не улучшилось. Мне казалось, что он страдает. Я предложил:

— Пошли домой, ты что-то не в себе…

— Ничего, пройдет.

Отец говорил, как на опушке леса во Флорине немцы во время косьбы убили солдата Алексея Машкова. Он рухнул рядом с косой. Кровь, хлынувшая из носа и рта, пролилась на золотую ниву.

Теперь Митря стоял у изголовья его могилы. Таинственно шелестел осенний лес. Ветер раскачивал три заблудившихся колоса у могилы солдата.

Чертовски грустная история. Кажется, зимой легче умирать. Но летом! Пшеница пахнет свежим хлебом… Птицы поют.

— Война на исходе.

— Верно, война кончается…

Мы свернули к немецким окопам. Митря хотел непременно посмотреть, где погиб наш односельчанин Тоадер, сын Василе Апостола. Отец подробно описал место:

— Помнишь, как гудели эти мосты?

— Конечно!

— Мы шли нанимать музыкантов…

— Тоадер любил ходить с нами…

— Однажды ему выпало их кормить.

— Мать его рассердилась, не приготовила обеда.

— А они набросились, сожрали зеленые бобы, росшие на огороде.

Мы разошлись, договорившись встретиться вечером в клубе.

После долгого хождения по полям я проголодался. Дома нашел медовое печенье. Накинулся на него, но в печенье наползли муравьи. Я все старался выдуть их…

Вероятно, я даже не успел откусить ни кусочка. В комнату вбежал Никэ, запыхавшийся, бледный.

— Бадица! Митря застрелился.

Я не помню, как выбежал во двор…

Свернувшись калачиком, Митря лежал у дверей погреба, возле клуба. Парни и девушки тесно толпились вокруг. Все что-то кричали наперебой. Я ничего не понимал.

Голося, брела к сыну поддерживаемая за локти тетушка Ирина. Георге Негарэ остановил телегу на дороге. Но дед Петраке всех опередил. Кинулся, подобно коршуну, поднял Митрю на руки. Потом медленно пошел к больнице. Следом за Петраке вел под уздцы своих коней Негарэ. А за подводой, ломая руки, тащилась тетушка Ирина. Слышался только сдавленный стон Митри. Время от времени тихий девичий голос упрашивал:

— Успокойся, мама. Замолчи.

Вечером прибыл из Теленешт Гончарук.

— Как было дело? — официально осведомился он.

Нина Андреевна, вызванная первой на допрос, заплакала, и Гончарук слегка изменил властно-строгий тон.

— Что вы имеете сообщить? Выкладывайте обстоятельства дела…

— Ну как было… — снова зарыдала Нина Андреевна.

— Кто видел происшествие?

— Я! — подскочил Никэ.

— Рассказывай.

— Митря откуда-то пришел… Как появился во дворе клуба, Нина Андреевна сказала: «Дай и мне разок выстрелить из автомата». Тогда Митря: «Пожалуйста! С удовольствием». И протянул ей автомат. Показал, как держать, как прицеливаться. Но пуля не хотела войти… Попался ржавый патрон — ни вперед, ни назад. Разозлился Митря… Как пнет ногой крючок… Что называется затвор… Что-то щелкнуло. Выстрел… Митря схватился за живот. Вот… Доверил оружие в женские руки!