Но одного желания мало. Воспитывать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на повседневной работе по осуществлению государственной линии партии, по преодолению сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся затормозить и сорвать дело строительства социализма. И политическим деятелям ленинского опыта, воспитанным нашей партией, предстоит в борьбе сломить эти враждебные попытки и добиться полного успеха в осуществлении наших великих целей…

Говоря все это, Сталин понимал, что он уже не успеет выполнить поставленной задачи и подготовить настоящих деятельных политиков, стойких, умных и бескомпромиссно преданных делу социализма, а сидящие в зале его соратники могут дрогнуть перед суровой действительностью и сдать завоеванные позиции.

— Спрашивают, — продолжал Сталин свою речь, — почему мы освободили от важных постов министров, видных партийных государственных деятелей. Что можно сказать на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полные сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе.

Перед выступлением на пленуме Сталин много думал, что он скажет о своих старых соратниках. С одной стороны, он был уверен в их преданности целям и идеям построения социализма, а с другой — не мог простить им ошибок, которые они допустили в последнее время. Причем, он считал, что это совершенно недопустимые ошибки.

И здесь, как свидетельствуют современники, не последнюю роль сыграл Хрущев.

— Все решения, которые принимаются на Политбюро, — докладывал Сталину Никита Сергеевич, — сразу же становятся известными жене Молотова Жемчужиной.

На вопрос Сталина, откуда такое ему известно, Хрущев дал однозначный ответ:

— Все об этом говорят.

Никита Сергеевич, несмотря на внешнюю простоту и скромность, был тонкий интриган и откровенный подхалим. Придет время, и он без зазрения совести будет всячески порочить и имя Сталина. В своем докладе XX съезду КПСС он так смешает правду и ложь, что содрогнется весь мир. Но это будет уже после смерти Иосифа Виссарионовича. А в 1952 году ему очень хотелось быть ближе к Сталину, и он старался, растопырив локти, как можно дальше оттолкнуть от него старых соратников и перессорить их между собой. С такой целью он нередко запускал о ком-нибудь какую-либо сплетню, которая начинала «гулять» в кругу близких ему людей, а потом выходила и за его пределы. В конечном итоге она возвращалась к тому, от кого пришла, а Хрущев воспринимал ее с деланым удивлением и возмущением и вообще вел себя как человек, для которого эта сплетня являлась абсолютной новостью. Проходило какое-то время, и он подбрасывал ее Сталину. Молотов, которого Хрущев боялся и ненавидел, был не единственной его жертвой. Много наветов он возвел и на своего друга Микояна.

— Анастас Иванович, — говорил он Сталину, — недоволен положением дел на селе. Ему не нравится налоговая политика партии по отношению к крестьянам.

Выслушав его донос, Сталин молча несколько раз прошелся по кабинету.

— А что вы скажете на этот счет? — спросил он Хрущева. — Правильную мы ведем политику по отношению к крестьянам или нет?

Хрущев ждал этого вопроса и заранее подготовил ответ:

— Товарищ Сталин, на мой взгляд партия ведет правильную сельскохозяйственную политику, — сказал он. — Земля навечно отдана в пользование крестьянам, и они вечно должны за это благодарить партию.

Тогда Сталин ничего не сказал Хрущеву, но в своем выступлении на пленуме подверг резкой критике Молотова и Микояна. Участники пленума не могли понять, почему Сталин так беспощадно бьет своих соратников, обвиняя их в возможной трусости и капитулянтстве перед все возрастающим нажимом на Советский Союз капиталистических стран.

Что касается Молотова и Микояна, то критика Сталина застала их врасплох. Они были испуганы и, поднимаясь на кафедру, нескладно оправдывались. После пленума Хрущев выразил им свое сочувствие, а затем окончательно добил.

Это случилось спустя два месяца после октябрьского пленума. По установившейся традиции день рождения Сталина и Новый год отмечали на даче Иосифа Виссарионовича. Обычно собирались ближайшие соратники. В тридцатые годы это были веселые компании. Сталин шутил, а Хрущев в косоворотке отплясывал украинский гопак. Его никто не принимал всерьез. Однажды Иосиф Виссарионович даже назвал его придурком. Никита затаил обиду, но не подал вида. Он был себе на уме.

Последние годы такие празднества не носили даже следы былого веселья. Сталин шутил редко. Сказывались годы, пережитая война, усталость. Пили разбавленное водой вино и говорили о делах. Так было и 21 декабря 1952 года, когда отмечали последний день рождения Иосифа Виссарионовича. Разъезжались уже под утро. Сталин тепло простился с гостями. А спустя несколько дней Хрущев (естественно, по секрету) сообщил Микояну неприятную весть.

— Знаешь что, Анастас, — сказал он, — Сталин сердился и возмущался, что вы с Молотовым пришли на его день рождения. Он обвинял меня и Маленкова в том, что мы хотим помирить его с вами. И строго предупредил, что ничего не выйдет. Он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему ходили.

Это был потрясающий удар для Молотова и Микояна. Естественно, они не пошли к Сталину встречать 1953 год, что немного удивило Иосифа Виссарионовича. На вопрос Сталина, что случилось с Молотовым и Микояном, Хрущев не задумываясь ответил:

— Обиделись за критику на пленуме.

Никита Сергеевич торжествовал. «Вот вам и придурок, — говорил он себе, — я оказался умнее вас всех».

Выступление Сталина на пленуме и критика Молотова и Микояна не на шутку встревожили Берию. Он знал, что Сталин в курсе всех его проделок, и боялся его гнева. Лаврентий Павлович чувствовал, что почва уходит из-под ног, и решил упредить возможный удар. Прежде всего он убрал самых близких и преданных Сталину людей — Власика и Поскребышева. Такую операцию он осуществил путем многоходовых комбинаций. При этом Берия оставался в тени, а по его инструкции действовали его подручные или вовсе обманутые или несведущие люди. Вначале Власика обвинили в больших затратах средств на охрану и в злоупотреблении лиц, которые ее осуществляли. Потом добавили к этому обвинению разглашение государственной тайны и связь со «шпионом» Стенбергом (художником, оформлявшим Красную площадь в дни праздников). Естественно, ранее арестованного Стенберга подвергли таким пыткам, что он готов был дать показания не только против Власика, но и против родной матери. В такой ситуации Сталин уже не мог спасти своего генерала, многие годы охранявшего и оберегавшего его от всех бед. Говорят, когда арестовали Власика, тот сказал:

— Теперь и Сталину осталось жить недолго.

С Поскребышевым, который двадцать лет был бессменным и преданным секретарем Сталина, сыграли злую шутку — подстроили утрату секретных документов. Его сменил «человек Берии» — Малин.

Во второй половине февраля 1953 года неожиданно и, как сообщалось, «безвременно» скончался молодой и полный сил генерал Косынкин, комендант Кремля, ответственный за безопасность Сталина и лично им назначенный на должность.

Тут же Берия организует «дело врачей». Среди арестованных был и академик Виноградов, много лет наблюдавший и лечивший Сталина. Этой акцией Берия пытается не только показать свою преданность Сталину, но и окружить его своими людьми.

Таким образом, все подступы к Сталину были открыты, можно было действовать в любом направлении. О том, что происходило дальше, существует множество версий. Более или менее правдоподобным является только то, что сообщает помощник коменданта дачи в Волынском (Кунцевская) Петр Лозгачев: