Сталин оглашает это заявление, где говорится, что «всякие разговоры о скрытом или нарушенном «завещании» представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».

«Кажется ясно? — продолжает Сталин обличать оппозицию. — Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь тот же Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ЦК «скрывают» «завещание» Ленина? Блудить языком можно, но надо же знать меру».

К сожалению, чувство меры оппозиции было не известно. Явно и тайно она продолжала вредить партии и стране. Не чувствуя за собой вины, Сталин вынужден был оправдываться и объясняться. Разговоры о том, что Ленин предлагал съезду, ввиду «грубости» Сталина, обдумать вопрос о его замене на посту Генсека, вынуждают Иосифа Виссарионовича написать заявление об отставке. Однако делегаты XIII съезда обязали Сталина оставаться на своем посту.

Словом, как ни пыталась оппозиция козырнуть «завещанием» Ленина, ничего не выходило. «Завещание» било не по Сталину, а по оппозиции, где Ленин обвиняет Троцкого в «необольшевизме», а насчет ошибок Каменева и Зиновьева во время Октября говорит, что эти ошибки не являются «случайностью». Отсюда вывод: политически нельзя доверять ни Троцкому, который страдает «необольшевизмом», ни Каменеву и Зиновьеву, ошибки которых не являются «случайностью», а могут и должны повторяться. Что касается Сталина, то о его ошибках в «завещании» нет ни одного слова. Больше того, Ленин подчеркивает его деловые качества. Что касается мнения Ленина о его «грубости», то здесь Сталин стал жертвой Надежды Константиновны, эксплуатирующей болезненное состояние Ильича. Однако Сталин не мог и не хотел плохо думать о Ленине. Никогда он не упрекал и Крупскую, с легкой руки которой его зачислили в грубияны. Наоборот, он решил подтвердить ленинскую характеристику.

— Да, товарищи, — сказал он в одном из своих выступлений, — я груб, но я груб в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается.

Ему хотелось сказать, что и Владимир Ильич не очень-то был вежлив с оппортунистами, но не сказал.

Вторая половина двадцатых годов была особенно трудной в его жизни. Борьба внутри партии совпала с домашними неурядицами. Вопреки предостережению Сталина, Надежда Сергеевна еще больше сблизилась с семьей Бухарина. Оттуда она уже приходила настроенная на определенный лад. Он работал, не поднимая головы, без отдыха, а она одолевала его пустяками и придирками.

— Ты где стрижешься и бреешься? — как-то спросила она Сталина после очередного возвращения от Бухарина.

— Почему это тебя интересует? — настороженно спросил Иосиф Виссарионович.

— Просто интересно, какая там баба тебя обхаживает?

— Брось молоть глупости, — сказал Иосиф Виссарионович. — Лучше возьми да почитай газеты. Там все расписано, где и с кем я бываю.

— Это твои газеты, — взорвалась Надежда Сергеевна, — там нет ни одной строчки правды. Они все лгут и восхваляют тебя. Они не знают, какой ты есть на самом деле, а я знаю. Знаю, что к твоим услугам еще жены Егорова и Гусева, а я тебе совсем не нужна.

— Это тебе Николай Иванович сказал? — спросил он. — Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты туда не ходила.

— При чем здесь Бухарин? — взвилась Надежда. — Все говорят! Да я и сама вижу. Ты совсем перестал бывать дома, не занимаешься воспитанием детей… Ты думаешь, что я дура, ничего не вижу и не понимаю.

Надежда Сергеевна много видела, но понимала все как-то по-своему. Чисто по-женски. Слишком много эмоций и слишком мало здравого смысла. С одной стороны, ее мучило чувство ревности, а с другой — ей ближе и понятнее был Бухарин. Здесь также срабатывало ленинское «завещание».

— Кто такой Бухарин? — спрашивала она мужа и сама же отвечала: — «Любимец партии». Это говорю не я, так сказал Ленин. Кто такой Сталин? — опять задает она вопрос и снова сама же отвечает: — «Грубиян». Опять-таки это говорю не я, а так определил Владимир Ильич. К слову сказать, в своем «завещании» он рекомендовал сместить тебя с должности Генсека. Так кому я должна верить? Конечно, Бухарину — «любимцу партии». Николай Иванович выступает в защиту сельских тружеников. Именно он бросил лозунг: «Обогащайтесь!» Что в этом плохого? Почему он не понравился тебе? Просто ты завидуешь Бухарину. Его любят, а тебя никто не любит.

— Откуда тебе известно, что писал Ленин в своем «завещании»? — спросил Сталин. — Насколько мне известно, его письмо пока нигде не печаталось.

— Потому и не печаталось, что ты скрыл его от партии, — парировала Надежда.

— Так тебя проинформировал Николай Иванович? — внешне спокойно спросил Сталин.

— При чем здесь Бухарин? Сейчас все об этом говорят.

Уже в который раз Надежда выгораживает свой источник информации за оговоркой «все». Но Сталин твердо знает, откуда дует ветер. Он понимает, что оппозиция решила действовать через его жену. Она становилась игрушкой в их руках. Ему было и жаль Надежду, и в то же время брала злость за то, что она не слушает мужа и так легко поддается чужому влиянию. Все же он попытался закончить неприятный разговор спокойно.

— Я тебя еще раз прошу, — продолжал Сталин, — будь осторожна в выборе друзей. Они могут тебя использовать в своих целях.

— А это уже не твое дело, — возразила Надежда, — с кем хочу, с тем и дружу. Я ведь не говорю тебе, чтобы ты не дружил с Ворошиловым и Молотовым.

Сталин вдруг остро почувствовал, как далеко они удалились друг от друга. А главное, не было пути к сближению.

Судьба распорядилась так, что он должен будет оставаться один на один со своими мыслями, заботами, тревогами и во враждебном окружении, готовом в любую минуту наброситься на него, и рядом не будет человека, которому он без опасения мог бы доверить свою жизнь или хотя бы без опаски повернуться спиной.

Молодое Советское государство начинало строить новый уклад жизни не в безвоздушном пространстве, а в жестком враждебном окружении. Правительства многих стран мира новую Россию не признавали, бойкотировали, стараясь задушить экономически. Внутри страны тоже далеко не все были в восторге от нововведений. В обществе и в партии появились определенные колебания и шатания от увлечения и восторгов до уныния и упадка. Легче было верблюда пропустить в игольное ушко, чем провести огромную полуразрушенную страну путем реформ.

Шаг влево, шаг вправо — и гибель государства была бы неизбежной.

В чем состояла опасность правого уклона, которое имело ярко окрашенную оппортунистическую окраску? Лидеры этого направления недооценивали влияние внешних сил, не видели опасности в восстановлении прежних, капиталистических, отношений в экономике страны, не понимали механики классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата. Если Сталин настаивал на ускорении темпов индустриализации, проведении реформ в сельском хозяйстве и на жесткой государственной монополии внешней торговли, то так называемые «правоуклонисты» требовали прежде всего облегчения жизни капиталистическим элементам в городе и деревне, а проблемы индустриализации отодвигали в сторону как второстепенные.

Это направление в партии возглавил Бухарин. Хотел он того или нет, но он ослаблял позиции рабочего класса и подымал шансы тех, кто желал восстановления старых порядков в советской стране.

Левое направление в партии возглавлял Троцкий. В своей брошюре «Программа мира» он писал: «Отстояв себя в политическом и военном смысле, как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли… До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы».