В последние годы XX столетия и начала XXI века новоявленные демократы подняли идеи Троцкого на щит. Они изображают его героем и мучеником сталинского режима. Его книги печатают миллионными тиражами. Политики новой волны, следуя его учению, привели Советский Союз к развалу, а народ стал заложником капиталистических или, как сейчас говорят, индустриально развитых государств.

«Сталин и Троцкий, — пишет Павел Судопла-тов, — противостояли друг другу, но разница заключалась в том, что в изгнании Троцкий противостоял не только Сталину, но и Советскому Союзу как таковому. Эта конфронтация была войной на уничтожение. Сталин да и мы не могли относится к Троцкому в изгнании просто как к автору философских сочинений. Тот был активным врагом Советского государства.

Жизнь показала, что подозрительность и ненависть Сталина и руководителей ВКП(б) к политическим перерожденцам и соперникам в борьбе за власть имела под собой реальную почву. Решающий удар по КПСС и Советскому Союзу был нанесен именно группой бывших руководителей партии».

Первоначально узкокорыстные интересы борьбы за власть демократы маскировали заимствованными у Троцкого лозунгами «борьбы с бюрократизмом и господством партаппарата», призывая народ открыть огонь по штабам, а потом раскололи (к чему и стремился Троцкий) партию и приступили к ее компрометации. Это можно было сделать только путем открытой и наглой клеветы на Сталина. Здесь также, как говорится, не мудрствовали, а взяли все измышления Троцкого, к которым, по подсказке западных идеологов, добавили несусветную ложь. Действовали по принципу: бросай больше грязи, что-нибудь да прилипнет.

К сожалению, убаюканное перестроечной демагогией, молодое поколение не смогло сразу разгадать эту идеологическую диверсию, а когда поняли, кто и куда их ведет, то было уже поздно — все оказались под пятой международного финансового капитала, а великая страна Советский Союз — в развалинах.

Разгром зиновьевской партийной группы и изгнание Троцкого за пределы СССР странным образом совпало с кризисом внутри семьи Сталина. Надежду в это время трудно было узнать. Она или сидела, закрывшись в своей комнате, или нервно молча двигала стулья, стол и хлопала дверью, демонстрируя свое недовольство. На детей она вообще не обращала внимания, а если они к ней обращались с какими-либо вопросами, заявляла, что она занята и лучше об этом спросить папу, который все знает. Иосиф Виссарионович попытался было навести мосты, но из его затеи ничего не вышло.

— А что тебе не нравится в моем поведении? — вопросом на вопрос ответила Надежда. — Я, кажется, не лезу в твои дела, а ты не лезь в мою душу.

Сталин догадывался, что происходит с женой. Она по-прежнему часто бывала в семье Бухариных. Именно от них она приходила взвинченной и раздраженной. О чем там говорили, Сталин мог только догадываться. Бухарин был страшно напуган судьбой Каменева и Зиновьева. Он прямо был связан с этой группой и не сомневался, что Сталину все известно. Ни о чем другом он говорить не мог, в том числе и в присутствии Надежды Сергеевны. Бухарин знал, что она его не выдаст, и говорил, не особенно выбирая выражения.

— Он боится за свою власть, — с истерическими нотками в голосе кипятился Николай Иванович, — ему не нужны старые большевики-ленинцы. Он всех нас уничтожит. Он нас будет резать. После изгнания Троцкого он возьмется за других. На очереди я первый.

Женщины с тревогой слушали его речь. Но у Надежды к чувству тревоги примешивалось и чувство зависти к жене Бухарина. Николай Иванович свободно обсуждал кремлевские дела со своей женой. А вот Сталин никогда дома не говорил о своей работе, о том, чего он боится или страстно желает, идут дела хорошо или наоборот. Его работа была почему-то запретной темой, и Надежда Сергеевна только по каким-то, едва уловимым, изменениям мимики и жестов могла догадываться, что происходит в душе Сталина. Все ее попытки разговорить мужа всегда кончались неудачей.

— Это не кухонный разговор, — обычно отвечал Сталин, — да и у тебя есть задачи поважнее наших кремлевских склок. Смотри лучше за детьми.

Такие ответы бесили Надежду. Она не хотела даже думать о том, что муж отводит ей роль домашней хозяйки. К тому времени она уже училась в Промышленной академии. На лекциях много времени уделялось планам партии по перестройке народного хозяйства, о том, что говорил Сталин об индустриализации и реформах в сельском хозяйстве. Она конспектировала его высказывания, но не знала, когда и где он об этом говорил. Ситуация казалась ей парадоксальной, и она бросила вести все эти записи. Молодой преподаватель (многие не знали, что она жена Сталина) сделал ей замечание. Она покраснела, а кто-то из слушателей сказал:

— А зачем ей писать, что говорил муж, она и так все знает.

Теперь пришла очередь стушеваться преподавателю.

— Извините, пожалуйста, — сказал он, побледнев, — я не знал, что вы жена Сталина.

Надежда молча поднялась и выбежала из аудитории. Дома она выплеснула все свои эмоции.

— Ты всюду ставишь меня в неловкое положение, — кричала она, — как только люди узнают, что я твоя жена, от меня шарахаются, как черт от ладана!

— А в чем дело? — спросил Сталин. — И кто от тебя шарахается?

— А в том! — переходя на повышенный тон, почти кричала Надежда. — Преподаватели только и говорят, какой ты умный и прозорливый. А я должна все это конспектировать.

Надежду раздражала и сбивала с толку такая двойственность в ее отношениях с мужем. Везде висели его портреты, на которых он совсем не был похож на себя. Газеты писали Сталин — то, Сталин — это… Сталин сказал… Сталин определил… Но ведь это же ее Иосиф… которого она знает, как никто другой. Она его жена… Да вот на прошлой неделе он маялся болью в животе и бегал безостановочно в туалет, а перед этим болел инфлюэнцей… Он такой, как все. Даже хуже. Он храпит по ночам. Он засушенный чурбан… Он коротышка… Он хуже всех на свете. Он несусветный скряга…

Будучи Генеральным секретарем правящей партии, Сталин жил на одну зарплату, которой явно не хватало на содержание семьи. Надежда вечно нуждалась в деньгах. Ей надоело об этом напоминать мужу, и она (еще в 1926 году), забрав Светлану и Василия, уехала в Ленинград к отцу. Там она намеревалась устроиться на работу, чтобы самой зарабатывать деньги и содержать детей. Сталин был обескуражен таким отчаянным, сумасбродным поступком. Он позвонил ей и пообещал приехать, чтобы забрать домой, но Надежда не удержалась от ядовитого упрека.

— Не надо, не приезжай, — сказала она, — это очень дорого обойдется тебе и государству. Я сама приеду.

В одном из писем она писала:

«Иосиф, пришли, если можешь, рублей пятьдесят, мне выдадут деньги только 15 сентября в Промакадемии, сейчас я сижу без копейки. Если пришлешь, это будет хорошо.

Надя».

Письмо было унизительным и для нее, и для него. Но у него в самом деле не было денег. Сталин жил так же, как подавляющее большинство людей в стране, которой он правил, которую он перестраивал на новый лад. Он считал аморальным жить в роскоши, когда народ постоянно недоедал, а зачастую и голодал.

Надежде это казалось дикостью. Глава государства, Генеральный секретарь правящей партии не имеет денег. Она не может себе позволить купить ни приличное платье, ни шляпку, тогда как жены Троцкого, Бухарина, Рыкова и других деятелей, занимающих более низкие посты в партии и правительстве, чем ее муж, разодеты по последней французской моде. Это было унизительно, и она мелко и провокационно мстила мужу за свое унижение. Чтобы досадить ему, она пошла на похороны известного троцкиста Иоффе, где собрались все оппозиционеры Сталина во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. Все выступающие публично поливали ее мужа грязью, а она, единственная из жен членов Политбюро, присутствующая на похоронах Иоффе, стояла и спокойно слушала. Больше того, она пошла даже на поминки, на которых все повторилось еще раз.