Высказал мнение о бунинском рассказе «Господин из Сан-Франциско»: «Великий рассказ, но в нем видно высокомерие. „Смерть Ивана Ильича“ у Толстого сильнее — проще». Высоко оценил рассказ Бунина «Захар Воробьев».

Однако выразительна и такая деталь. Одна из участниц встречи, поэт Лариса Васильева, сказала ему: какое, дескать, счастье иметь писателю свою Вёшенскую; если бы Бунин жил в «своих» Вешках или, как Толстой, в Ясной Поляне, то иначе развивался бы. Шолохов поморщился и ответил, что Бунин нашел «свои» Вёшки в Европе, и его раздражает, когда он видит под рассказом Бунина мелко набранное «Приморские Альпы».

О том, как Бунин оценивал Шолохова, речь впереди.

«Известия» 1 января напечатали статью Бухарина, где он объявил 1936 год началом «расцвета социалистического гуманизма».

Некоторым выпала доля своеобычно приветствовать отца этого соцгуманизма. Шолохов позже, в 1938-м, писал Сталину: «Красюков рассказывал, что в дни 1 мая в Ростовской тюрьме стон стоял от криков. Из одиночек кричали: „Да здравствует коммунистическая партия!“, „Да здравствует товарищ Сталин!“»

Март. Вёшенская. Энкавэдисты начинают охоту на Шолохова. Поручили собрать на него «компромат». По счастью, нашелся один отважный колхозник, Василий Александрович Благородов, — фамилия-то какова! — разоблачил провокатора. Написал в райком: «Он говорил в присутствии меня, Калинина М. Е., Мазанова Т. А., Бондаревой К. А., что Шолохов, когда набирал песенников в Москву, нанимал одного из песельников вложить в баян наган и убить тов. Сталина, после этого предлагал мне подписать материал, написанный им тов. Ежову, за это нам будет большая награда».

Смел казак, даже такое в заявлении написал: приехал начальник районного управления НКВД и одобрил затею с провокацией.

Об этой злобной чуши конечно же ни театр не знал, ни «Правда» ничего не печатала.

Провокация имела подоплеку. Шолохов помогал ставить оперу; об этом сообщалось и в программке. Он посоветовал театру привлечь вёшенских певунов и танцоров, чтобы Большой ощутил подлинный дух Дона. Необычная затея обернулась успехом. Дирижер Николай Голованов не зря высказывал благодарность писателю.

«Правда» другое сообщала: — на премьеру оперы «Тихий Дон» были приглашены 85 донских казаков-колхозников в качестве почетных зрителей. Вообще в эти дни центральная газета уделяла немало внимания Дону. 3 марта была помещена фотография конно-казачьего пробега по боевым дорогам отряда Подтелкова-Кривошлыкова, через два дня — фотография гостей с Дона в Большом театре с подписью, что среди них несколько казаков и казачек из Вёшенского района.

В середине марта оперная эпопея завершилась. В «Правде» появилось большое «Письмо колхозников — донских казаков и казачек — товарищу Сталину». Казаки и казачки благодарили вождя за возможность приехать в столицу, чтобы прослушать оперу, но главное — за счастливую колхозную жизнь, да все в таких вот псевдоказачьих выражениях: «Мы дюже и накрепко любим эту жизнь. Наша она, и лучшее ее не придумаешь…»

Каково было Шолохову читать это фальшь-письмо? Минуло всего три года после голода, еще не заросли могилы и не просохли горючие слезы…

Идут в Вёшенскую один за другим мартовские номера «Правды». Опубликован отчет о собрании писателей — в основном критика. Одни писатели осуждаются за формализм, другие — за «влияние формализма». Кто же эти формалисты? Они названы: Леонид Леонов, Константин Федин, Иван Катаев, Илья Эренбург, Борис Пильняк, Владимир Киршон, Корнелий Зелинский. Кстати, в эти же дни появилась заметочка, что создана опера «Поднятая целина»…

Шолохов не нашел себя в правдинских списках «прокаженных», но узнал из оперного буклетика, что им тоже недовольны: «Некоторые критики обвиняют писателя в том, что он слишком много внимания уделил старому казачьему быту и даже этот быт идеализировал». Тут же вспомнил, что именно по этой причине запрещали фильм «Тихий Дон».

Тревожно. Хорошо, что райком в Вёшенской не изменяет. Петр Луговой писателя любит и бережет.

26 апреля 1936 года районная газета «Большевистский Дон» сообщила о том, что в станице Вёшенской начался обмен партбилетов: «Партбилет № 0981052 получил пролетарский писатель Михаил Шолохов, член первичной парторганизации редакции „Большевистского Дона“. В беседе с Шолоховым перед вручением нового партбилета секретарь РК т. Луговой отметил активную работу Шолохова как члена Вёшенской районной партийной организации, члена бюро райкома ВКП(б) и райисполкома. Приняв партбилет, Шолохов сказал секретарю, что высоко ценит звание члена Коммунистической партии».

Высоко ценит и потому не разменивает правду на конъюнктуру.

Вот появляется под его пером в «Тихом Доне» разговор Михаила Кошевого и Григория Мелехова после его возвращения с польского фронта.

«…Григорий сказал:

— Что-то у нас не так… По тебе вижу, не так! Не по душе тебе мой приезд? Или я ошибаюсь?

— Нет, ты угадал, не по душе…

— Враги мы с тобой…

— Были.

— Да, видно, и будем…

— Так ты чего же, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?

— Ничего я не боюсь, а между прочим думаю: случись какая-нибудь заварушка — и ты переметнешься на другую сторону.

— Я мог бы там перейти к полякам, как ты думаешь? У нас целая часть перешла к ним.

— Не успел?

— Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта… нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все…

Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать?.. Григорий встал.

— Кончим этот никчемушный разговор!.. Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет — буду обороняться!..

Михаил презрительно усмехнулся:

— Ревтрибунал или Чека у тебя не будет спрашивать, чего ты хочешь и чего не хочешь, и торговаться с тобой не будут…» (Кн. 4, ч. 8, гл. VI).

В трагедии Гражданской войны у каждой стороны — своя правда, и эту правду Шолохов не скрыл.

…Шолохову звонок из Москвы — собирайтесь в Париж на антивоенный конгресс. Решением Политбюро писатель включен в состав Национального комитета борцов за мир — всего 21 деятель. Доверие! Неожиданно для всех он отказался. Доложили Сталину. Приказал обсудить на заседании Политбюро. Оно состоялось в мае и вынесло такой вердикт: «Освободить от поездки в Париж… т. Шолохова согласно его просьбе».

Почему же отказался от столь лестного и почетного поручения? В бумагах причина не указана.

Так вот и живется ему — прославленному уже на весь мир писателю, активному члену райкомовского бюро и отцу большого семейства. В этом году у него появилось в печати немногое: только несколько отрывков из «Тихого Дона» да телеграммы в связи с кончиной тех, кого близко знал — Горького и Островского. И еще опубликовал приветствие героическим бойцам Испании.

Однако же есть на что откликаться и есть чему радоваться. Стахановское движение на подъеме — оно шумно освящено именем Сталина. Москва разработала первый генеральный план реконструкции: будут строиться метро и канал «Москва — Волга». В стране начинаются все новые и новые стройки, — их называют сталинскими. Намечено проложить канал «Волга — Дон». Новый ростовский комбайн будет называться «Сталинец».

Один из немногих писателей, кто не воспел образ Сталина, — Шолохов.

Дополнение. Спустя десятилетия Иван Дзержинский рассказал одну историю Никите Богословскому, и тот использовал ее в своих мемуарных новеллках: «Дзержинский приехал в Москву, чтобы совместно с Большим театром продолжить работу над своей оперой „Поднятая целина“. Театр снял ему комнату, но, к сожалению, без телефона. А его родной брат Леонид, писавший либретто к этой опере, оставался в Ленинграде и посылал Ивану фрагменты текста по почте, а иногда небольшие речитативы персонажей — по телеграфу. Для одной сцены срочно потребовалось изменить в тексте фразу, и Леонид поспешил на телеграф. Телеграфистка прочитала, сказала „одну минутку“, вышла и действительно через минуту появились два молодых человека в штатском и, крепко взяв недоумевающего либреттиста под руки, отвезли его куда следует, где бедняга промаялся двое суток, пока в этом деле разбиралось высокое начальство. Текст телеграммы, предназначавшийся в опере для какого-то классового врага, был примерно таков: „Оружие храним надежно тчк готовы начать по приказу тчк уверены в победе тчк с нами бог“».