Когда же затея станет фильмом? Никогда! О том, как снимался фильм и как снимали его с экрана, — далее, в главе про 1931 год.

Дополнение. Кое-что об Эмме Цесарской. В 1993 году разыскали четыре шолоховских письма тех далеких лет. Обращения, как стрелка барометра: «Дружище», затем «Эммушка» или «Песнь моя», но было и так — «Лихо ты мое…». Лихо и пришло. И с фильмом, и с чувствами, о чем прочитаем в главе о черном 1937 годе. Цесарская оставила в воспоминаниях свидетельство о настроении Шолохова в накатное для него время слухов о плагиате: «Никогда в разговорах не касался обстоятельств своей работы над „Тихим Доном“. Порой он казался настороженным, несколько нервозным и вдруг погружался в только ему видимый мир. Казалось, его что-то „серьезно тревожит…“»

Горький оказался прав: Шолохова критики уничтожали с особым политическим азартом. Его «делали» и плагиатором, и идейно порочным творцом. «Ходили такие слухи, будто я подъесаул Донской армии, работал в контрразведке и вообще заядлый белогвардеец», — писал Шолохов.

Несколько литературных групп взялись за его проработку. «Художественная удача суждена Шолохову тогда, когда он показывает быт вчерашнего дня, а не текущую действительность сегодняшнего» — это от группы «Перевал» в партийно-директивном журнале «Печать и революция».

«Шестая часть романа „Тихий Дон“ свидетельствует, что развертывать хотя бы и самую удачную тему в трилогию занятие не всегда для качества вещи безнаказанное: М. Шолохов повторяет себя, разменивается порой на бледные, почти фельетонного характера страницы и, в общем, угрожает тем, что никогда не прощается, — скукой» — это «подарок» от «Журнала для всех», которым руководили Вл. Бахметьев, Ф. Гладков и Н. Ляшко.

«Социальные характеристики героев местами теряют свою отчетливость… Распылился среди вороха газетной хроники…» — это из журнала «Жизнь искусства».

Лефовцы обвинили его в тяготении «к стилистическим образцам дворянской литературы».

Надвигалась темной тучей особая — смертная для Дона — беда: неурожай. Шолохов пишет Левицкой: «Мое молчание объясняется тем, что я вот уже две с лишним недели, как мотаюсь в поездках… Все это не по делам литературным, но весьма важным… Сейчас 12. Сижу и перо падает из рук. Ночи короткие, и я недосыпаю…»

Партийцы попросили у Шолохова поездить по нескольким районам и округам и поагитировать за успешные хлебозаготовки. Втянулся. Крайком уж был и не рад, что упросил писателя. Он повел себя так, что даже в письме раскаленно выплеснулось: «Вот верчусь, помогаю тем, кого несправедливо обижают…»

Выходит, сделан выбор: не изящная словесность на повестке дня, а помощь обездоленным. Скорбью заболела душа, как выразился.

И едва выпадал свободный час, брался за письмо, которое получилось длинным: начал писать 18 июня 1929-го — отправил в Москву 2 июля.

Неделей попозже, 9 июля, Сталин тоже садится за письмо — наконец прочитал «Тихий Дон» и вот делится мнением: уделил Шолохову несколько строчек.

Сталин, однако, писал не Шолохову, как и Шолохов не Сталину.

Сталин прочитал письмо Шолохова в те же летние дни. Шолохов прочитает письмо Сталина через 20 лет.

Письмо Сталина превратилось в мину замедленного действия. Но и Шолохов писал отнюдь не здравицу Сталину.

Вождь не смог простить вторжение писателя в закрытую для кого-либо тему недалекой истории. Писатель не смог смолчать, когда увидел, что же начинает в стране набирать силу при одобрении власти.

Сталин пишет Феликсу Кону (прочтем строчки о Шолохове в извлечении. В полном виде — уж таков сюжет — чуть далее): «Тов. Шолохов допустил в своем „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова…» Вот и всплыло имя Сырцова.

Шолохов пишет Евгении Левицкой (и его письмо в извлечении, но по другой причине — огромно оно):

«Когда читаешь в газетах короткие и розовые сообщения о том, что беднота и середнячество нажимают на кулака и тот хлеб везет, — невольно приходит на ум не очень лестное сопоставление! Некогда, в годы гражданской войны, белые газеты столь же радостно вещали о „победах“ на всех фронтах, о тесном союзе с „освобожденным казачеством“…

Середняк уже раздавлен. Беднота голодает…

В телеграмме Калинину они прямо сказали: „Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые“…

Народ звереет, настроение подавленное…

Верно говорит Артем (писатель А. Веселый. — В. О.): „Надо на густые решета взять всех, вплоть до Калинина; всех, кто лицемерно, по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка“…

Писал краевому прокурору. Молчит, гадюка».

Это письмо содержало и взрывной вывод особой политической мощности: «После этого и давайте говорить о союзе с середняком».

Было в письме и такое: «О себе что же? Не работаю… Подавлен. Все опротивело».

Мудрая партийка посчитала своим долгом передать потрясшее ее шолоховское письмо Сталину. Слегка сократила и передала.

Сколько же всего в одном этом совестливом послании! Разоблачение бездушной системы — она начинала пронизывать все и вся: от Кремля до последнего хутора. Предостережение — что с бездушием к народу нельзя относиться. К тому же выразил — рискованно — свое единомыслие с Артемом Веселым. Едва ли Сталин, читая шолоховское письмо, успел позабыть, что ЦК в этом году принял осудительное постановление о рассказе Веселого «Босая правда» (в 1937-м он будет объявлен «врагом народа»).

Что же ответил вождь, прочитав письмо из Вёшек?

«Форсируйте вывоз хлеба вовсю. В этом теперь гвоздь» — таков ответ. Не напрямую Шолохову, конечно. Писал своему ближайшему сподвижнику Вячеславу Михайловичу Молотову. А это значило указание для всей страны.

Еще один его ответ — на этот раз в ноябрьской речи «Год великого перелома» — для всей страны, стало быть, и для Вёшек: «Небывалый успех в деле колхозного строительства…»

Сталин отнюдь не злодей и не бездарь. Это был гениально изощренный диктатор. Он добивался праведных политических целей — построение коммунизма — одним: принудительно загонял человека и народ в вожделенное царство свободы, равенства, братства. Вот и этот приказ о вывозе хлеба отдан не по равнодушию, а в осознании, что народ все стерпит ради социалистической индустриализации. Надо получать кредиты — отсюда приказ вывозить хлеб за границу. Люди же были отданы на жертвенный алтарь, о чем Сталин знал хотя бы от автора письма из Вёшенской. И так все годы его правления: жертвы за жертвами во имя великих целей.

Прочтем же полностью отзыв Сталина о «Тихом Доне»: «Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своем „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что „Тихий Дон“ — никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?»

Какое непостижимое воссоединение в одном письме и защиты, и обвинения!

Шолохов узнал о нем спустя 20 лет. О том, как писатель и издатели в 1949-м воспримут это письмо, быть рассказу в соответствующем месте.

…Семья — истинно очаг душевного покоя. Дочери Светлане уже три годика (будущий издательский работник, а после смерти отца — научный сотрудник шолоховского сектора Института мировой литературы, затем переезд в Вёшки — ученый секретарь Шолоховского музея-заповедника). Через год у Шолоховых будет пополнение — сын Александр (станет ученым-биологом, будет работать в Крыму).

Дополнение. Знал ли Сталин, что РАПП то и дело обстреливает Шолохова? И каково отношение Сталина к РАППу? В феврале 1929-го вождь пишет рапповцам: «Общая линия у вас в основном правильная; сил у вас достаточно; ибо вы располагаете целым рядом аппаратов и печатных органов; как работники — вы безусловно способные и незаурядные люди; желания руководить хоть отбавляй…»