1963 год. В его биографии обозначилось Европейское сообщество писателей. В Вёшки пришел большой конверт при иностранных марках с приглашением пожаловать на сессию этого сообщества в Ленинград 5 августа.

Не проявил особого интереса, уже готов был отказаться от поездки. Но ему вскоре рассказали, что там хотят обсуждать тему — есть ли будущее у романа.

Неужто так? И припомнил, что многие западные авторитеты пророчат — роман-де как жанр умер и посему надо способствовать появлению какого-то там «нового романа» или «антиромана».

За день до открытия сессии его встречали на вокзале.

Зал переполнен. Вёшенца просят открыть сессию. Будет ли, как это принято, славить достижения советской литературы и пропагандировать преимущества соцреализма?

Отринул эту возможность. Не поддался и соблазну передавать свой опыт романиста. Но коллеги и десятки журналистов все-таки ожидали от него, автора классического романа, слова истины. Пришлось выступить:

— Лично для меня вопрос о том, «быть или не быть роману», не стоит, так, как перед крестьянином не может встать вопрос — сеять или не сеять хлеб…

И союзники, и противники заметили простоту непреклонной мысли.

Далее всколыхнул зал необычным срезом размышлений — поставил тему споров с головы на ноги:

— Вопрос может быть поставлен в такой плоскости: «Как сеять и как вырастить урожай получше»… Точно так же и для меня, как романиста, может возникнуть вопрос: как получше сделать роман, чтобы он с честью послужил моему народу, моим читателям?

…Скромность при осознании своего места в литературе — черта его характера. В этом году обратился с письмом в ЦК, попросил в нем пресечь поползновения некоторых издательств выпускать о нем монографии.

1964-й. Поездка в Германскую Демократическую Республику. Там начал с того, что напросился побывать в сельском кооперативе. Потом в Дрездене захотел посетить Дом Гёте.

В музее Гёте вдруг с взволнованным вопросом: «Все ли книги уцелели во время войны?» Может, вспомнил о своих погибших в Вёшках рукописях и библиотеке при налете фашистских самолетов?

Чувствовал, что немцы его ценят. Поразился, когда узнал, что в этой в общем-то небольшой стране его книги изданы тиражом в миллион с лишком. Еще награда — стал почетным членом сельхозкооператива. От правительства вручили орден «Большая звезда дружбы народов». Журналисты заинтересованно с ним общались. Молодежная газета, к примеру, вышла с таким заголовком: «Великий эпик нашего времени». Однако в Западной Германии нашлась одна газета, которая всю естественную во время войны многогранность чувств писателя втиснула в провокационный примитив: «Великий казак с тихого Дона ненавидит немцев».

…В декабре, отвечая на письмо одного литературоведа, установил этим ответом — как бы мимоходно — важный топографический знак на карте будущей битвы за свое честное имя. Его спросили о донском новеллисте и публицисте Федоре Крюкове, что сгинул в Гражданскую войну от тифа, отступая с остатками белой армии. Сейчас его имя мало кому что говорило. Это только через годы — в 1974-м — Солженицын и одна его единомышленница, Медведева-Томашевская, начнут убеждать, что Шолохов украл у него «Тихий Дон».

Итак, Шолохов и Крюков. Вёшенец в ответном письме — с дважды важным свидетельством: «К стыду моему, не читал Крюкова…»

Далее без всякого предубеждения, очень даже обиходно и явно без ревности, но с заметной утвердительной интонацией вывел: «Дело неплохое — ознакомить широкого читателя с писателями конца прошлого — начала нынешнего веков, в том числе, разумеется, и с Крюковым тоже». Добавил опять же без опаски для своего авторитета: «К сожалению, у нас преданы забвению имена талантливых людей…»

Отчего-то настырные радетели темы плагиата такое личное шолоховское свидетельство предают забвению и этим греховодничают против научного подхода — использовать все «про» и все «контра».

Шолохову шестьдесят! Этот особый лично для него год был с преизбытком заполнен событиями особой значимости и для всей страны, и для мировой общественности, и для взбудораженных юбилеем недругов тоже.

Вёшки. Первые дни нового года.

Завтрак в восемь. За столом многолюдно. Гостюют младший сын Михаил с женой Валентиной Исмаиловной и младшая Мария со своим мужем Юрием Павловичем. Глава семьи в хорошем настроении: «Кто рано встает, тому Бог дает. Анютка молоком меня уже попотчевала парным…» У него особые обращения к сидящим вокруг: Миня, Пиня и Ляля. Миня — это жена, давно уже не Маруся-Марусенок. Пиня — вот же какая причуда — это младший сын Михаил. Ляля — невестка. Вместе с ними застолье украшают шесть веточек третьего поколения: три внука и три внучки; три на три — счастливый уравновес.

Ступит хозяин на крыльцо, и тут же к нему, виляя хвостами, бегут надежные, отлично натасканные на охоту, друзья-красавцы — английские сеттеры и пойнтеры.

К обеду или на ужин, глядишь, пожалует с мужем сестра Марии Петровны — Лидия, живут соседями.

На кухне колдует — уже лет тридцать в этой семье — Анна Антоновна, для старших просто Нюся или Анюта.

В полдень почтальон постучится с толстой сумкой на ремне, принесет поболе двух десятков газет и журналов, а еще письма — почти каждый день десятками. Шолохов посмотрит на груду конвертов и скажет с тоской: «Нет ни сил, ни времени на все ответить». Но все-таки читал и надиктовывал секретарю ответы, а то и сам брался за перо. Секретарь ему выделен как депутату. Они не раз менялись. (Один из них — Андрей Зимовнов — проработал с 1965-го с перерывами лет семь и — поклон ему! — выпустил интересную книгу «Шолохов в жизни. Дневниковые записки секретаря». Но мог бы обогатить ее, если бы дал рукопись на просмотр детям Шолохова.)

Комната, куда уходил на ночной покой, проста, но с писательским отличием. Здесь не только две кровати и у стены трехстворчатый шкаф для одежды, там гардероб Марии Петровны и пристанище для его костюмов и любимых галифе. Меж кроватями обосновался небольшой старинный письменный стол с деревянной балюстрадкой в подпорку книгам и бумагам.

Еще одна комнатка как бы охотничья: висели ружья, а на столе гильзы, патроны, пыжи…

…Отправил открыточку поэту Виктору Бокову. Полюбился! Истинно народная лира, даже балалаечник при исполнении некоторых своих песен. Узнал то, что поэт старался скрывать — сидел по наговору много лет в лагерях. Пишет ему: «Дорогой Виктор! (сие означает: Виктор-победитель). Желаю Вам в новом году удачи и успехов…»

…Полистал рукопись книжечки, которую задумал выпустить один местный газетчик — к его юбилею. Привез свою рукопись с таким же предназначением и преподаватель Ростовского университета Марат Мезенцев. Не поддержал ни того ни другого, ибо не любил юбилейщину. Кстати, сей ученый после кончины Шолохова превратится в отъявленного антишолоховца. Говорили, правда, что на смертном одре раскаялся.

…Принял ходоков. Они его попросили обратиться к московской власти, чтобы помогла устроить для района телевидение. Он понимал: если сейчас согласится, то потянутся хлопоты и они тоже будут отвлекать от литературы. Но взялся и уже через полтора года его благодарили — появилось ТВ.

…Шолохову добрая весточка из Токио — в театре народного искусства «Мингуэй» скоро будет премьера «Поднятой целины». Спустя годы узнал, что за удачным началом пошло отличное продолжение: больше 300 спектаклей, и не только в столице.

Иногда днем он заходил в свой «депутатский» кабинет, который ему выделен в райисполкоме. Принимал избирателей, тех, кто не догадался пробиться домой. Жалобщики — вёшенцы, казаки и казачки с недалеких и далеких хуторов — считали самым удобным являться ранним утром.