О нем, авторе журнала и члене редколлегии, — ничего. Явно пожинал то, что сам высевает второй год. Главный редактор журнала ему в высшей степени несимпатичен. Да и вообще он держится в стороне от внутриредакционных игрищ.

У Шолохова свои тихие радости — все-таки отходит душа от весенних сражений. Выкроил несколько дней для гостевания у Серафимовича, в станице Усть-Медведицкой, а нынче по решению ЦК уже город Серафимович. Наговорились досыта… Другая радость. В августе собрался наконец-то приехать к Шолохову зять Левицкой Клейменов. Лето помогло преодолеть последствия голода, потому столь безмятежно письмо Левицкой, которое гость увез с собой. В нем все дышит покоем, есть даже такие строки: «Пару куропаток — в вещественное подтверждение наших охотничьих успехов — посылаем Вам… На будущий год ждем Вас… До свиданья! В сентябре, в конце месяца, буду в Москве. С радостью увижу Вас. Мар. Петр. и бабушка шлют привет. Ваш М. Шолохов».

…Та отредактированная Шолоховым книга «Тихого Дона» вышла со словариком казачьих слов и оборотов. Значит, нашел время поучаствовать в его составлении.

…Пришел черед исполнять наказ Сталина о необходимости новых пьес. То Фадеев проявился с письмом: «Дорогой Миша! Сейчас по почину нашему и киноработников совместная работа писателя с режиссером входит в моду… К этому делу мы хотим привлечь и тебя».

В мае началось «привлечение» по чистой вроде бы случайности. Известному тогда кинорежиссеру из Тбилиси Николаю Шенгелая на вокзале в газетном киоске подвернулась книга с диковинным для грузина названием «Поднятая целина». Взял, прочитал, понравилась. Предложил автору сделать фильм. Писатель подготовился к встрече — посмотрел кое-что из лучших его картин: впечатлило. К концу июля сговорились вместе сочинить сценарий. Деловит Шолохов — пишет режиссеру: «Кто будет играть?.. Помнится, Вы обещали оставить в Москве фотографии… Мне очень хочется, чтобы картина была хорошей. Удачный подбор людей решает, Вы это знаете лучше меня». Уточнил: «Не думаете ли Вы, что роль Лушки подошла бы Вашей жене, талант которой я очень высоко расцениваю…» Речь шла о Нате Вачнадзе, которую он назвал «грузинской Верой Холодной». И этим выказал хорошее знание киногеничной женской красоты.

Киношные дела переползли на следующий год. Тогда, 15 января, и написал Левицкой, причем, кажется, больше с сожалением, чем с гордостью: «Целый месяц просидел со своим кинорежиссером над сценарием по „Целине“». Быть ли фильму? Пока никто еще ничего толком не знал.

«Целину» собрались поднимать и на сцене. Шолохов узнает, что о пьесе по этому роману мечтают многие театры. Кто возьмется переделывать роман в пьесу? Сам он не выказал желания. Нашлись два смельчака. Тут-то был затеян с шумом на весь литературный мир спектакль — скандальный и интриганский, куда ввергли и Шолохова. И грех и смех ему от этой своей «главной роли». Оба драматурга по вполне понятным причинам обратились к нему со своими пьесами за одобрением.

Первый — Николай Крашенинников — в октябре 1933-го получает шолоховскую телеграмму. Уже первая фраза, как разрывная пуля: «Впечатление от пьесы убийственное…» Тот в ответ в полной растерянности — отстреливается тоже телеграммой: «Пьеса литирована высшей литерой… Идет ряде городов…» Он твердо помнил, что еще в июле получил из Вёшек уведомление: «Доверяю т. Крашенинникову инсценировать мой роман „Поднятая целина“. Передаю ему исключительное право постановки пьесы в Москве и Ленинграде… Доверяю вести переговоры прежде всего с Театром им. Вахтангова…»

Второй акт этой драматической истории навязывает новый сюжет. Ленинградский профсоюзный театр потребовал отменить монопольное для Крашенинникова право: «Необходимо творческое соревнование…» И на авансцену выдвинуто новое действующее лицо — второй драматург: Иосиф Винер.

Шолохов на распутье. Думал, думал и обнародовал, как показалось ему, всех устраивающее решение: Ленинградскому театру разрешил ставить пьесу по Винеру («За вычетом ряда мелочных недостатков и несколько неудобного конца»); Крашенинникову позволил постановку в Вахтанговском театре («Вечерняя Москва» сообщила: «Шолохов высказал после просмотра ряд замечаний…»).

Прошло два года. Третий акт. Шолохов опустил занавес: отказался от прежнего мнения. На этот раз его оценки пьес были бесповоротно отрицательны.

Совпадение — как раз с этого времени к Шолохову потянулся литературный молодняк. Ему всего-то 28 лет, но для многих он уже мэтр. Летом 1933-го ему в Вёшки пришла бандероль с только что вышедшей книгой и письмом: прочтите, пожалуйста, жду отзыва. Ну, совсем, как он сам некогда писал Серафимовичу. В ноябре — ответное послание: «Товарищ Штительман! Примите 100 моих извинений. Только недавно прочитал. Книга теплая, и я не раскаиваюсь, что чтение отложил на осень. Когда холодно, теплое согревает. Привет! Мих. Шолохов». С этим писателем доброе знакомство он свел надолго.

Не всех привечал. Настырная бездарь получала отпор. Один такой понадеялся на благодушие — вдруг поддержит, а читал в ответ ядовитое: «Прежде чем чеботарь чирики шьет, он учится щетину в дратву всучивать…» И была эта метафора убедительна: не познав азов своей профессии, не стать писателем.

В конце года Шолохов вдруг вспомнил о Плоткине. Тот был как бы в бегах после решения ЦК о лишении права работать в Вёшках — уехал в Киев. Ему от Шолохова письмо, с лукавинкой: «Ты снова на заводе… Плохо только то, что получил повышение в чинах и бросил слесарное дело. Ну какой из тебя снабженец? Где это видано, чтобы евреи торговали или снабжали?» Потом о серьезном: «Сяду дописывать „Тих. Дон“». И такое философствование — чего не было раньше, не будет и в будущем: «Жду весны. Всю жизнь все мы чего-то ждем, да так и умираем, не дождавшись самого главного. А может, умирание и есть „самое главное“?»

Дополнение. Храню в своем домашнем архиве выпущенный тиражом в полтора миллиона календарь-картонку на 1933 год. Он держит в себе дух времени, ибо снабжен девятью лозунгами-призывами. Они помогают понять мир чувств — наисложнейший — Шолохова. Он жил в том времени, которое Сталин хотел видеть стремительным и победным, но — выделю — одномерным, потому что идеологическая стратегия оставила без внимания тонкие движения человеческих душ.

«Со знаменем Ленина добились мы решающих успехов в борьбе за победу социалистического строительства» (Сталин).

«Судьбу сельского хозяйства и его основных проблем будут отныне определять не индивидуальные крестьянские хозяйства, а колхозы и совхозы» (Сталин).

«За ленинскую национальную политику, за единство и братство трудящихся всех национальностей СССР».

«За единство ВКП(б), за ударничество, социалистические темпы строительства, за соцсоревнование — против оппортунистов всех мастей, прогульщиков и вредителей!»

«В стране, вступившей в период социализма, не должно быть неграмотных. Превратим СССР в страну сплошной грамотности!»

«Больше угля, стали, меди, нефти и машин!»

«Техника в период реконструкции решает все!» (Сталин).

«Ни пяди чужой земли не хотим, но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому!» (Сталин).

«МОПР — школа интернациональной и пролетарской солидарности». (Это о Международной организации помощи революционерам. — В. О.)

И вся эта торжественная симфония во славу усилий идти в новое общество, выходит, сливалась с настроем Шолохова писать горькую правду о том, что творилось в обществе. Сталин узнал из писем Шолохова ужасающую картину того, во что превратился Вёшенский район к 1933 году:

«1. Хозяйств — 13 813; 2. Всего населения — 52 069; 3. Число содержавшихся под стражей, арестованных органами ОГПУ, милицией, сельсоветами и пр. — 3128; 4. Из них приговорено к расстрелу — 52; 5. Осуждено по приговорам Нарсуда и по постановлениям коллегии ОГПУ — 2300; 6. Исключено из колхоза хозяйств — 1947; 7. Оштрафовано (изъяты продовольствие и скот) — 3350 хозяйств…»