Проблемы «пробивания» песен в эфир я уже отчасти касался. Ей можно было бы посвятить отдельную книгу. Ведь битва за эфир, особенно за телеэкран, — характерная черта современной борьбы за жизнь на всех уровнях — от артистического до политического. Поход за эфирной победой — это сегодняшний путь сквозь огонь, воду и медные трубы. И как бы ни лукавили некоторые, заявляя, что им эфир не нужен, что они и без него известны, — они известны в любом случае благодаря все тому же ненавистному «ящику», в котором нет места всем, в котором даже избранным тесно, а порой просто невыносимо. Какие только силы не участвуют в борьбе, чтобы одному артисту помочь «влезть» в телепрограмму, а другому помочь «выпасть» оттуда! Все, до самого верхнего эшелона власти, порой оказываются задействованными, например, в битвах за «Песню года» или за праздничные концерты в Кремле. Как будто своих — политических, хозяйственных, военных — проблем у правительственных чиновников не хватает.

Почти как суровый приговор судьбы можно было в 70-е —80-е годы расценивать изречения, исходившие из уст «высшей» редактуры гостелерадио и касающиеся Евгения Мартынова. Например, такие: «Ждановой не нравится ямка на твоем подбородке»; или: «Черненко сказала, что ты слишком поправился»; или вот еще: «Лапин терпеть не может эту певицу, хоть она и поет твою хорошую песню»; а вот какая отповедь — «Народу нравится — это, извините, еще ничего не значит, мы должны наш народ воспитывать»; оригинален и следующий сказ: «Черкасов сказал, что, если ты, Женя, настаиваешь, он — по дружбе — готов отснять тебя с новой песней, только в эфир ты с ней все равно не попадешь»; и напоследок самое, наверное, глубокое изречение из слыханных мной: «Стелла Ивановна говорит, что у Мартынова лицо не артиста, а приказчика, и до революции ему бы в полосатых штанах в трактире служить». Как мы знаем, последнее высказывание глубоко запало в душу и самому Мартынову, если оно, произнесенное в 1976 году, вспомнилось брату в 1990-м, запечатлевшись, таким образом, в его публицистических записках.

Время бежит, многое в жизни меняется, да мало что в разгар перестройки поменялось в лучшую сторону. К 1990 году высшая власть словно махнула рукой на музыкальный эфир, культуру, эстраду... Наконец-то! Однако не тут-то было: власть в эфире перешла к людям попроще, но с обширными меркантильными интересами. Она незаметно рассосалась, утекла как вода между пальцев — от когда-то «высоких» главных редакторов куда-то вниз, к младшим, которые стали полными хозрасчетными хозяевами своих передач: к ним не подступиться, до них не дозвониться, им ничего не надо, у них уже давно (на год вперед) все сверстано. Советы не проводятся, письма телезрителей и радиослушателей из редакций мешками выносятся в пункты приема макулатуры — для получения талонов на дефицитные товары*. Я не случайно, уже в который раз, отклонился немного в сторону от конкретного биографического стержня, — я сделал это для того, чтобы было легче понять то положение, в котором когда-то находились и в 1990 году оказались артисты эстрады и авторы-песенники.

Женя настолько близко принимал к сердцу все, что происходило с песней в эфире, что порой не мог смотреть и слушать теле- и радиоконцерты, говоря по этому поводу:

— Или я уже ничего не понимаю, или они там все с ума посходили.

Да, в 1975 году авторам «Лебединой верности» удалось убедить главного музыкального редактора ЦТ, что фраза «Улететь в края далекие лебедь не мог» никак не соотносится с проблемой еврейской эмиграции из СССР. А в разгар перестройки буквально все в двух последних записанных Мартыновым песнях уже не выдерживало критики музыкального редактора и ассистента режиссера. Особенно «уязвимыми» были тексты (хотя в вопросах профессиональной оценки литературного материала и музыкальный редактор, и ассистент режиссера компетентны постольку-поскольку).

* В советский период, взрослые читатели помнят, за сданную макулатуру выдавали талоны на льготное приобретение дефицитных товаров.

— «Марьина роща — мой край хлебосольный», «жизнь вспоминаем, чаи попиваем», «я пирогов напекла», «сережки из злата-серебра», «наряды, шаль с кружевами»... Женя! Посмотри вокруг! О чем ты поешь? В магазинах нет ни муки, ни сахара, ни соли, ни дрожжей, ни чая — для пирогов и чаепитий. Нет ни злата-серебра, ни нарядов, тем более с кружевами! Кому сейчас нужны твои «васильковые глаза» и женские красоты, цветы и птицы, верная любовь, «синева» и «студеная вода»? В стране проституция и рэкет, инфляция и девальвация, отравленные реки и радиационные фоны, приближающийся голод и разруха!.. — отчитывали Евгения Мартынова Саша с Яшей.

Они же посоветовали брату взять в качестве примера для себя опусы Макаревича или Добрынина. То есть определиться: или уходить в политико-социальные мудрствования, или с размаху вляпаться в кабацкую «удаль молодецкую», но только не застревать где-то посередине.

Крутя баранку автомобиля по дороге на концерт, Женя, помню, рассказал все это и добавил задумчиво:

— Может быть, действительно написать для них что-нибудь такое, о чем они просят?.. Они ведь меня этим Ма-каревичем достали уже!

— А чего?.. — подхватил «хорошую» идею ехавший с нами попутчик-конферансье. — Разве может Мартынов что-либо путное сочинить? Вот Макаревич или Шантрапович — это совсем другое дело! Сотвори чего-нибудь в их высоком стиле, и желательно на стихи некоего там Блохмана, Штейнвшица или Шикльклопера. Это будет класс! Им точно понравится.

Древнегреческая поэтесса Сапфо на упреки, подобные вышеприведенным, — упреки в несозвучности ее творчества современной ей «эпической» эпохе — ответила стихами: «Жребий мой — быть в солнечный свет и красоту влюбленной!»

Теперь очевидно — таков был и жребий Евгения Мартынова, композитора и певца, до последнего дыхания верившего, что на красоте, гармонии и вдохновении держится мир...

Но исторические циклы не подвластны человеческой воле: реальность ломала, и брат все более озадаченно делился со мной по телефону раздумьями:

— Как будем дальше жить? Надо что-то делать... Я сегодня опять был в Останкино — все «облажали». Может быть, мы с тобой вправду чего-то не понимаем? Беляев из КГБ убежден, что они от меня взяток ждут. Говорит, что компьютер, который они поставили якобы для подсчета писем, на самом деле считает только деньги. Не знаю, как там другие, но я до сих пор никому ничего за эфир не платил, и у меня открыто — вроде — никто ничего не просил... Во всяком случае, дальше так унижаться невозможно: позавчера показал песни режиссеру, он послал меня к главному редактору, тот — к музыкальному редактору, а у последней не нашлось времени послушать две песни. Вчера целый день сидел в редакции, у всех на виду ждал ее, она же вообще не появилась. Сегодня договорились встретиться в 12 часов — она пришла после трех... Стыдно, я — музыкант с высшим образованием, лауреат стольких конкурсов, премий и «Песен года», член Союза композиторов, в конце концов, и не могу представить людям песню в таком виде, в котором ее сочинил, пою и чувствую!.. Я уже устал от всего этого. Мои нервы не выдерживают... Не пойму только, каким образом наша новомодная, хрипящая, оборванная и безграмотная братия влезает в экран, совсем не имея музыкального образования, обходя конкурсы и худсоветы? Ведь большинство из нынешних «рок-бардов» и «шоуменов» элементарно профнепригодны! Или там действительно уже все продано и раскуплено?.. Да, странно все, что вокруг происходит... А самое главное — стыдно. Стыдно среди этого бурлящего дерьма толкаться, почти что кулаками отстаивая право своему... творчеству — хотел найти слово поскромнее — на место в эфире. Стыдно мне в 42 года думать, как удружить двадцатилетней девочке-редактору к Восьмому марта, не есть ни мяса ни хлеба, чтобы режиссеру не показалось мое лицо полным, до бесконечности править с редактором тексты и по пять раз перенакладывать с новыми словами голос, выпрашивать у мальчиков для записей на «Мелодии» синтезаторы и ритм-боксы, которыми и так должны быть оснащены все профессиональные студии!.. Стыдно мне, Юра, вместо музыки, в 42 года заниматься всей этой хренотенью. Я уже устал, так больше жить нельзя...