Брат же вскоре крепко сошелся с Михаилом Пляцков-ским и Робертом Рождественским, о чем я уже говорил, — и это наверняка в глубине души задевало Андрея Дементьева (соавторские чувства, как ни криви душой, сходны с супружескими). Показательным в этой связи было появление песни Мигу ли — Дементьева «Черный лебедь» (после мартыновского-то супершлягера о верности лебедя белого?). Рождение тогда грустной песни о черном лебеде не осталось незамеченным никем из вышеупомянутых «доброжелателей». Каждый из них то ли возмущался, то ли восхищался, но сам факт отметить телефонным звонком Жене почти никто не преминул. Хотя брат, если говорить откровенно, на сей авторский альянс смотрел скептически и с улыбкой, осознавая, что он «эту дистанцию» прошел первым и с куда более высокими показателями и что, хочешь не хочешь, но не его сравнивают с конкурентом, а «вечного конкурента» постоянно сравнивают с ним (не в обиду тому будь сказано).

А по поводу сопоставления Мартынова с Дементьевым или, наоборот, Дементьева с Мартыновым признаюсь, что даже сейчас живы и «доброжелательствуют» типы, пытающиеся поддерживать звучание давно уже отзвучавшего диссонанса прошлого разлада. То они начнут меня вдруг убеждать, что не встреть Дементьев Мартынова, никто в народе о нем бы не узнал, то предполагают обратное: если б не помог Дементьев Мартынову в самом начале, не было бы Мартынова... Казалось, зачем им эти глупые теоретизирования вокруг «если бы», никакого отношения не имеющие ни к творчеству поэта, ни к творчеству композитора, ничего практически не прибавляющие к их совместному творческому наследию и ничем не умаляющие их общепризнанных заслуг в отечественной песенной культуре?.. Ну да бог с ними, «доброжелателями»! Остались песни — и их немало, — они чисты и искренни, любимы многими людьми (верно любимы в течение уже четверти века!), — а это важнее всего.

Разрыв дружеских отношений с Дементьевым привел к укреплению обычных, до того приятельских отношений брата с Георгием Мовсесяном. И хоть дружба между двумя людьми одной творческой профессии явление редкое, лет шесть Мартынов и Мовсесян, можно сказать, крепко дружили семьями, нередко вместе отмечая личные, семейные и официальные праздники. Только летом 1985 года на всесоюзном творческом семинаре композиторов и поэтов, посвященном проблемам современной песни и проходившем в армянском Доме творчества «Дилижан», между Мартыновым и Мовсесяном — участниками того форума — произошел внешне безобидный, даже в некотором роде веселый, но для брата довольно неприятный эксцесс, в котором невольно оказался задействован и Т. Н. Хренников, бессменный первый секретарь Союза композиторов СССР. В результате этого Женя, по своей инициативе, мягко, но уверенно «дистанцировался» от Георгия, должно быть, усомнившись в искренности дружеских побуждений своего коллеги.

Коснувшись темы дружбы, отмечу, что среди множества людей, в течение семнадцати лет московской деятельности брата приближавшихся к нему и по каким-либо причинам впоследствии от него отдалявшихся, лишь Александр Шишов — Женин «молодогвардейский» должностной руководитель — был с момента знакомства с Мартыновым (в 1978 году) до осени 1990 года другом действительно близким, совершенно бескорыстным и всегда готовым поспешить на зов любимого им человека и артиста. Дружны были также их супруги — Элла и Люба. Может быть, некоторую роль в такой семейной близости играло украинское происхождение всех четверых. Кстати, и Георгий Мовсесян родом из Харькова — почти что из Донбасса...

Женя по своей натуре был однолюбом, хоть порой засматривался, а возможно, и заглядывал «налево». Я приношу извинения за некоторое «заземление» общего тона своего повествования; однако людям всегда интересно знать об их кумире не только официальные факты биографии, но и все то, что остается за рамками публичной информации. Потому остановлюсь коротко на интимной стороне жизни брата.

Сразу скажу, что в отличие от большинства эстрадных звезд времен «молодой российской демократии» Женя не был ни гомосексуалистом, ни импотентом, ни садистом, ни мазохистом. Слава богам, и прежде всего Роду: никакие сексуальные и психические аномалии его не коснулись! Не был он также и ловеласом. А до женитьбы на Элле вел «неопределенно-беспорядочный» образ жизни (как сказали бы урологи, венерологи или сексоневрологи). В ранние студенческие годы брат, правда, был довольно сдержан в отношениях с женской половиной человечества по причине своей худобы, вернее, худощавости, внушавшей ему сознание некоторой неполноценности по сравнению с окружавшими его товарищами. Эту, общую для Мартыновых, генетическую черту физиологии (имеется в виду худощавость) Женя решил исправить — и в Донецке преобразился в солидного «мэтра», чем очень гордился до тех пор, пока не стал московским эстрадным певцом. Сцена и телеэкран предъявляли артисту требования во многом отличные от имиджа «солидного» композитора, и у брата вновь изменился облик на стройный и легкий. Если Женя в таком внешнем «амплуа» больше нравился женщинам с материнскими, зрелыми чертами физиологии и психики, то он сам более предпочитал и ценил женщин девичьей физиологической конструкции с «дочерним» складом психики. Брату было естественнее в женщине видеть наивную девушку, почти ребенка, чем взрослую серьезную мать. Потому и в любовном лексиконе у него преобладали уменьшительно-ласкательные слова и общее отношение к женщине было соответствующим. Венерическими болезнями брат тоже, к счастью, не болел (конечно, если не считать уретрит, грозивший стать хроническим и сильно мучивший его года полтора — как раз во время женитьбы и «медовой» поры).

Я упомянул об однолюбстве как характерной черте Жениной натуры, а наверное, как душевная потребность оно свойственно всем нормальным людям. Ведь если человек нашел свою любовь, вряд ли он будет мечтать о чем-то более пикантном или экзотическом. Другое дело, если любви и гармонии в жизни нет. Тут уж каждый поступает по совести и по обстоятельствам. Но чаще всего вопрос «есть или нет?» остается открытым долгие годы, а то и всю жизнь.

Самые счастливые и внешне гармоничные пары могут регулярно воспламеняться семейными ссорами и скандалами, во время и после которых супругов снова и снова будут терзать традиционные вопросы: «Любовь ли это? Не нужно ли, пока не поздно, развестись? Не обманываем ли мы друг друга в течение многих лет?..» Все это известно каждому. И в отношениях брата с Эвелиной подобное, разумеется, тоже было (мало того, началось еще до официального супружества и закончилось вместе с Жениной жизнью). И душа композитора в такие периоды не всегда рождает красивые грустные песни. Обычно для человека искусства семейный разлад оборачивается разладом творческим, а порой и кризисом с временным творческим бесплодием. И в таких случаях, пожалуй, правы поклонники и ревнители чьего-либо таланта, говоря, что супруги творческих деятелей ответственны за талант последних (который, кстати, по словам Ленина, вообще «принадлежит народу» — нравится это кому-либо или нет). Но это теоретически. А практически, в жизни: все супруги всех самых великих людей тоже люди и отстаивают свои человеческие и супружеские права, достоинства и принципы с не меньшим рвением, чем их «великая» половина, а то и с гораздо большим, — чтобы хоть на этом поприще быть под стать дистанционно близкому, но в своем величии почти недосягаемому, главе семейства.

Примечательно, что разлады в подобных брачных союзах, как правило, безболезненными разводами не заканчиваются. «Слабая половина», оказываясь не в состоянии выдержать тот жизненный темпоритм, в котором вертится ее деятельный супруг, никак не хочет «просто так» оставить своего деятеля в покое и уйти из его жизни тем же путем, каким пришла. Она, эта половина, всегда претендует если уж не на все в семейном мироздании, то, как минимум, на материальную часть его.