— Похожа я на femme fatale? — спросила она у подъезда своего мрачного, наполеоновской архитектуры дома на улице Д’Ассиз.

— Боюсь, ты самая фатальная из женщин, — сказал Габриель.

Расстался он с неуёмной страстной басконкой лишь через двое суток. Проспав в своей комнатушке в отеле «Фландр», куда вернулся с приездом мадам Лакруа из Лиона, ещё почти сутки, Маркес с новой волной вдохновения засел за работу. Закончил три рассказа, перечёл роман «Дом» и наметил к вычленению ещё несколько сюжетов, достойных, как он теперь чувствовал, самостоятельной жизни.

Как-то за утренним кофе мадам Лакруа предложила ему остаться у неё в отеле, деньги за прошедшие месяцы отдать, когда сможет, а пока перебраться в комнату на чердак, где об оплате можно не заботиться, всё равно на чердачное помещение претендентов нет. Поинтересовалась, что это за высокая брюнетка, с которой недавно видела Габриеля. Тот ответил, что это девушка из Испании, случайно познакомились. Мадам посоветовала меньше «случайно знакомиться», а больше вкалывать, превратить себя в раба на галерах, ибо лишь «на пределе или за пределом возможностей» можно чего-то добиться. Маркес пообещал и поднял жалкие свои пожитки «на галеры».

Комнатушка была крохотной. В ней помещались узенькая, коротковатая даже для невысокого Габриеля кровать, тумбочка, письменный стол, маленький, как школьная парта для младших классов, и платяной шкафчик. Остального пространства хватало лишь на то, чтобы можно было, когда затекали ноги от многочасового сидения за столом, встать, повернуться на 360 градусов, сделать приседания и, упершись руками в кровать, отжаться десяток-другой раз. Зато там было тихо, светло и, когда мадам Лакруа разрешила включать обогреватель (до этого иногда писал в перчатках и шапке), — тепло. По издавна существующей в Париже моде Маркес пробовал писать в кафе — ив Латинском квартале, и на набережных, и в районе Монмартра. Но в кафе то и дело что-то отвлекало, он не мог погрузиться в работу с головой, чего, безусловно, требовала проза. В кафе он лишь иногда «лепил» газетные заметки и небольшие репортажи, да ещё читал со словариком французскую периодику. А вот на чердаке ночами был безраздельным хозяином и повелителем пачки бумаги, которую купила ему мадам Лакруа, и своей пишущей машинки. Той весной Маркес, ещё трудясь над «Домом», приступил к «экспериментам по священнодействию с языком», как выразилась Мину Мирабаль. Он стремился к открытию, намереваясь создать такое, что дало бы возможность оправдать пребывание в Париже.

Роман с Тачией Кинтаной развивался не как в книге или романтическом кино мог бы развиваться роман молодых иностранцев в весеннем Париже, а сумбурно и скачкообразно, притом скачки совершались в непредсказуемые стороны.

Родилась Кончита в январе (Козерог по гороскопу) 1929 года в семье католиков. Она мечтала стать знаменитой на всю Испанию «торерой», не принимая во внимание того факта, что само слово «тореро» — мужского рода. Часами могла отрабатывать перед зеркалом всевозможные toreos-de-salon — упражнения с плащом и мулетой. Особенно удавался ей ларгас — пас развёрнутым плащом и уход в сторону. Когда Тачия исполняла его на улице, друзья и взрослые мужчины аплодировали. Она жалела, что её имя не Вероника — так называется пас матадора с плащом по ассоциации с изображением святой Вероники, держащей обеими руками платок, которым она вытирала лицо Христа.

Тайком от дяди-тореро облачившись в его капу, боевой плащ матадора, она принимала участие в капеа — любительских боях. И однажды получила от новильо — молодого прыткого бычка корнаду — рану в бедро. Неглубокую, но достаточную для того, чтобы дядя Сильвио категорически и навечно запретил принимать участие в корриде-де-торос. Первым порывом было отправиться на ближайший праздник святого Фермина, ринуться в самую гущу encierro — несущихся быков и погибнуть, чтобы назавтра об этом говорила вся Памплона, вся Испания, весь мир! И главное — обливался слезами дядюшка.

По одной из версий, и первым мужчиной её был знаменитый красавец-тореадор из Страны Басков. По другой — известный поэт Блас де Отеро, годившийся ей в отцы и переименовавший Кончиту в Тачию. Она убежала в Мадрид, чтобы стать актрисой. В столице у неё случился роман с другим поэтом, зацикленным на своей гениальности и исповедовавшим свободную любовь во всех её проявлениях: он принуждал Тачию к лесбийскому и групповому сексу, а ещё к тому, о чём она не рассказала ни одному журналисту или биографу Маркеса. Она бежала в Париж, стала посещать театральные курсы, чтобы поступить на сцену. «Она принадлежала к тому типу женщин, которые считались особенно привлекательными в период послевоенного экзистенциализма, — описывает её Мартин. — Стройная, смуглая обитательница левобережья, она обычно одевалась в чёрное, носила стрижку под мальчика и была неимоверно энергична… Поскольку она была иностранкой, её шансы добиться успеха на сцене французского театра фактически равнялись нулю, но о возвращении в Испанию она даже не помышляла. И не искала длительных эмоциональных привязанностей… И вот теперь она рассказывала историю своей жизни этому невзрачному колумбийцу».

В Париже Тачия сумела устроиться лишь прислугой в богатой французской семье, глава которой, шестидесятипятилетний адвокат, с первых минут стал домогаться красавицу-басконку. К тому же вовсе не по-испански и уж тем более не по-басконски. Например, в присутствии сорокалетней жены уговаривал Тачию дать ему пососать её очаровательные пальчики на ножке, сделать им обоим массаж в постели, при этом жена, оказавшаяся бисексуальной, смеялась и уверяла, что это пустяшные прихоти немолодого, устающего на работе мужчины. В ту ночь, когда Маркес увидел её на Аустерлицком мосту, Тачия бродила по Парижу в думах о том, как жить дальше… «Поначалу я не была расположена к Габриелю, — вспоминала Тачия. — Но постепенно прониклась к нему симпатией. У нас завязался роман, мы стали встречаться регулярно. Поначалу он мог меня угостить в кафе бокалом вина, но потом остался вовсе ни с чем».

Хулио Кортасар в беседе со мной в Гаване вспоминал, как, ещё не подозревая о существовании Маркеса, описал историю его любви в романе «Игра в классики» (о сходстве сообщил ему позже сам Маркес):

— Это книга о латиноамериканском эмигранте, в середине 50-х блуждающем по Парижу, в основном по Латинскому кварталу в компании интеллектуалов. Оливейра ищет свой мир. Музой для него становится неуловимая и непостижимая красавица Мага, оказавшаяся как две капли воды похожей на Тачию Габриеля. Сильнее и, может быть, глубже, чем он.

Опаздывая на час-полтора на свидание у фонтана площади Сен-Мишель или в Люксембургском саду, Тачия объясняла, что у них в Стране Басков только коррида начинается вовремя. Поезда, самолёты, театральные представления могут задерживаться, но рожок, оповещающий о начале корриды, всегда звучит минута в минуту. И они обязательно должны съездить в начале июля на праздник святого Фермина — и вместе пробежать в семь утра на encierro, перед быками через всю Памплону из корраля в sobrepuerta цирка. Тачия уверяла, что писателю надо это испытать, что тяжёлые увечья бывают нечасто, потому что быки держатся стадом, не проявляют норов, да и дрессированные волы, бегущие с ними, не дают им задерживаться. Но всё, конечно, бывает — и под машину можно попасть. А уже вбежав на арену, забитую людьми, которые не могут перелезть через barrera, забор, бык может любого поднять на рога, притом оружие брать запрещено, такова традиция — дать шанс быкам в последний раз нанести удар любому человеку, прежде чем их загонят в корраль, откуда они выскочат на ослепительную арену, на смерть после полудня.

Тачия рассказывала, что у матадора пятнадцать минут, пять раз по три на то, чтобы сотворить свой шедевр. Всё предыдущее — подмалёвка, эскиз. Сначала матадор выполняет с быком пасы с деревянной шпагой внутри мулеты, красного полотнища, а потом заменяет её на стальную. Цель этой изощрённой и изысканной игры — вынудить быка принять позу, в которой становится уязвима «ахиллесова пята», — семь сантиметров на загривке между лопатками. Чтобы «момент истины» свершился, матадор должен убить наповал. Нет ничего позорнее, чем неточный или нерешительный удар. Как только бык падает, к нему бросается пунтильеро с кинжалом. В прошлые века пунтильерос считались самыми надёжными наёмными убийцами.