«По сути, репортажи, очерки Габриеля были гораздо глубже и серьёзнее с точки зрения политической и даже революционной, чем так называемая практическая деятельность большинства его современников левого толка, якобы открыто отстаивавших свои убеждения, готовых идти на баррикады…»

Через два месяца, в начале августа, Маркеса отправляют специальным корреспондентом в Медельин, где произошло стихийное бедствие, погибло много людей. (Вечером у церкви к нему подошёл мальчуган лет шести и попросил денег на похороны тётушки. Маркес дал ему песо, спросил, как зовут. «Паблито, — ответил тот. — Пабло Эскобар». Это был тот самый Пабло Эскобар, будущий «великий и ужасный наркокороль».) И там, в Медельине, Маркес уже по-настоящему, на всю Колумбию прославился — выяснилось, что он мастер экстремального репортажа с мест чрезвычайных происшествий. За материал «Итоги и восстановительные работы после катастрофы в Антиокии» в фойе родной редакции его встретили аплодисментами. Затем в газете стали появляться репортажи и очерки спецкора на самые разные темы: «От Кореи до реальности», «Трёхкратный чемпион делится своими тайнами», «Великий колумбийский скульптор, усыновлённый Мексикой»…

Однажды Маркес пришёл к главному редактору с опубликованным в газете «Время» очерком о чудом спасшемся моряке и предложил написать нечто вроде документальной повести. Гильермо Кано, как всякий газетчик, любивший свежие, эксклюзивные новости, не сразу, но согласился, и лишь потому, что верил в талант и нюх Габриеля на сенсации. Три недели спустя «Эль Эспектадор» начал публиковать «Рассказ не утонувшего в море», серию очерков, написанных как бы от первого лица — Луиса Алехандро Веласко.

Умирая от голода и жажды, он провёл в море десять дней. Диктатор Пинилья сделал из этого целую пиар-кампанию себе: мол, вот какие у нас моряки! Но Маркесу удалось уговорить моряка рассказать правду. Дело оказалось в том, что на военном корабле по приказу генерала, близкого друга диктатора Пинильи, перевозился контрабандный груз: холодильники, стиральные машины, электроплиты. Разыгрался шторм, экипаж смыло волной, сумел спастись только Алехандро Веласко…

После публикации «Рассказа», поднявшего тираж «Эль Эспектадор» чуть ли не вдвое, отношение правительства к газете резко ухудшилось. Моряк Веласко был уволен из военно-морского флота. Раздражение у властей вызвал и автор «Рассказа не утонувшего в море», которого они без труда вычислили.

Через много лет, в 1970-м, очерки были переработаны Маркесом и вышли в Барселоне отдельной книгой. Если обратиться к ним сейчас, то на первый взгляд они покажутся написанными для журнала о путешествиях и приключениях. Просто, без претензий на художественность, как если бы корреспондент встретился с пострадавшим, записал рассказ на диктофон и слегка отредактировал запись. Первый очерк цикла — «О моих товарищах, погибших в море» — начинается весьма обыденно, с констатации факта:

«22 февраля нам объявили, что мы возвращаемся в Колумбию. Мы уже восемь месяцев торчали в порту Мобил, в Штате Алабама, где ремонтировалось электронное оборудование и обновлялось вооружение нашего эсминца „Кальдас“… Мы занимались тем, чем обычно занимаются на суше моряки: ходили с девушками в кино, собирались в портовом кабачке „Джо Палука“, пили виски и устраивали потасовки…» Всё понятно, привычно. Даже более чем. Но всё же с первых же абзацев, когда исподволь зарождается необъяснимое пока предощущение беды, нет-нет да и промелькнёт «будущий Маркес».

«…Я не хочу сказать, что уже с того момента предчувствовал катастрофу. Но если честно, то я впервые так сильно тревожился перед выходом в море… Я не мог заснуть и, подложив руки под голову, прислушивался к тихому плеску воды о мол и к мерному дыханию сорока матросов, спавших в одном помещении. Расположившийся на нижней койке, прямо подо мной, Луис Ренхифо храпел, как тромбон. Понятия не имею, какие он видел сны, но наверняка бедняга спал бы не так сладко, если бы знал, что через восемь дней будет покоиться на дне морском».

По ходу повествования «настоящий Маркес» (мы узнаем потом сюжеты в его рассказах) всё чаще даёт о себе знать. Вот избежавший верной смерти молодой человек лежит в доме у обнаруживших его людей, а за дверью выстраивается длинная очередь желающих посмотреть на него, как на факира в стеклянном ящике, которого он видел когда-то в Боготе. (Сей ярмарочный мотив прозвучит и в рассказе «Самый красивый в мире утопленник», и в повести «Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и её бессердечной бабке», и в романе «Сто лет одиночества».)

В какой-то момент в открытом море единственной реальной, как покажется герою, связью с действительностью становятся его водонепроницаемые часы, которые не подводят, идут исправно. И тут Маркесом выводится на первый план то, что русский литературовед и философ Михаил Бахтин, размышляя о литературе Средневековья, называл «субъективной игрой со временем», и что станет впоследствии для самого Маркеса, для других латиноамериканских писателей, в особенности Кортасара, одной из важнейших тем творчества. Время субъективно — оно идёт не по заведённому испокон века порядку, а в зависимости от сознания, эмоционального состояния героя. Десять минут длятся три часа для «не утонувшего», мучающегося от голода и жажды в ожидании, что ему придут на помощь. Он сбивается со счёта дням, не учтя того, что катастрофа случилась в феврале, в котором всего двадцать восемь дней. Однажды он вообще обнаруживает, что время «повернулось вокруг своей оси» — и этим как бы открывает путь чудесам, которым суждено твориться со временем в произведениях Маркеса.

И ещё задержимся на «Рассказе не утонувшего в море», чтобы отметить непреложный для большого писателя дар перевоплощения. В этом — искусстве перевоплощения — он схож с актёром. «Мадам Бовари — это я», — уверял Флобер. Александр Дюма-отец, когда писал «Три мушкетёра», на весь дом кричал: «Один за всех и все за одного!» Работая над «Холстомером», Лев Толстой, по воспоминаниям, даже внешне чем-то стал походить на лошадь, а когда Наташа изменила князю Андрею с Анатолем Куракиным, то Софья Андреевна от мужа, пришедшего в неистовство, пряталась. И не один великий писатель выходил из кабинета в слезах и на вопрос домашних, что случилось, отвечал: я убил его (её), имея в виду своего героя (героиню).

Таков дар Маркеса, ставший очевидным с молодости. «Рассказ не утонувшего…» написан от лица героя настолько достоверно, что кажется, будто реальный моряк с эсминца «Кальдас» по имени Луис Алехандро Веласко — персонаж выдуманный, а в действительности сам Маркес с матросами был смыт за борт эсминца и провёл десять дней в открытом море без еды и воды. Чуть ли не с первых фраз возникает эффект присутствия. Чудится, что не Луис Алехандро Веласко, а ты переговариваешься с товарищами, один из которых, инженер Луис Ренхифо уверяет, что в любой шторм с кораблём ничего не случится, потому что «это же зверь, а не корабль!». Ты чувствуешь, как свистопляска начинается. Ты ложишься, крепко привязавшись, чтобы не смыло волной, между холодильниками, стиральными машинами и плитами, хорошо укреплёнными на корме, и чувствуешь, как корабль начинает накреняться, ложиться на левый борт. И слышишь приказ: «Всем, кто на палубе, надеть спасательные пояса!..» Неожиданно тебя выбрасывает за борт, тонут матросы у тебя на глазах, а ты каким-то чудом умудряешься оказаться на спасательном плоту, но долго ещё кажется, что слышишь крики о помощи последнего утопающего товарища… Ночью небо усеяли мириады звёзд… Тебя мучит жажда… Тебя начинают посещать акулы и призраки товарищей, а также страхи перед каннибалами… Ты руками ловишь молоденькую чайку, принявшую тебя за мертвеца, пытаешься выдернуть перья, но белая кожица под ними оказывается настолько нежной, что окровавленные перья выдираются вместе с мясом. Вид чёрного месива, налипшего тебе на пальцы, вызывает у тебя омерзение. Ты всё же пытаешься съесть её, потому что уже пятеро суток ничего не ел и не пил.