«Вспоминая моих грустных шлюх» — роман, точнее, поэма (возможно, и «лебединая песня») — единственное художественное произведение, созданное Гарсия Маркесом на рубеже веков и уже в XXI веке. (Хотя обдумывал он произведение по своему обыкновению десятилетия, его сюжет вкратце пересказывал автору этих строк ещё в 1984 году в отеле «Ривьера» в Гаване.)

Ранним майским утром 2004 года он закончил историю о старике, возжелавшем в свой девяностолетний юбилей познать юную девственную проститутку и впервые в жизни испытавшем любовь. Эта удивительная поэма с самым счастливым концом, какой только можно представить у Гарсия Маркеса (всю жизнь склонного, как известно, к трагическим финалам):

«— Ах, мой грустный мудрец, ты, конечно, стар, но не идиот же! — захохотала Роса Кабаркас. — Эта бедняжка с ума сходит от любви к тебе.

Я вышел на сияющую улицу и первый раз в жизни узнал самого себя у горизонта моего первого столетия. <…> Я приводил в порядок стол — пожелтевшие бумаги, чернильница, гусиное перо, — когда солнце прорвалось сквозь миндалевые деревья парка, и почтовое речное судно, задержавшееся на неделю из-за засухи, с ревом вошло в портовый канал. Наконец-то настала истинная жизнь, и сердце моё спасено, оно умрёт лишь от великой любви в счастливой агонии в один прекрасный день, после того как я проживу сто лет».

И вот объяснение тому, что уже после написанных мемуаров «Жить, чтобы рассказывать о жизни» и прощаний с самой жизнью Гарсия Маркес взялся за эту латиноамериканскую «песнь торжествующей любви». Судно вошло в портовый канал — и кажется, что его дожидался полковник, которому «никто не пишет». И «сердце спасено» — спасено Макондо из романа «Сто лет одиночества», то самое Макондо, где, по признанию Маркеса, осталось его сердце. Благодаря блуднице. Будто появившейся на свет из ребра героя поэмы. Плоть от плоти его.

Поэма об абсолютно одиноком человеке, всю свою почти вековую жизнь прожившем под игом диктатур, которые в Латинской Америке спешат, как сказал поэт, сменить одна другую, и знавшем в жизни только продажную любовь.

Эти вечные темы — одиночество, диктаторы, блудницы — главные в творчестве лауреата Нобелевской премии Габриеля Гарсия Маркеса. Поэт Иосиф Бродский, также лауреат вышеназванной премии, в своей Нобелевской лекции признал: «Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из сора; корни прозы — не более благородны». Давайте попробуем изучить, на какой почве взросли эти самые диктаторы и блудницы Гарсия Маркеса, что у них за корни, произведём пусть рискованное, но всё же оправданное (извечной пытливостью наших читателей и дикой в недавнем прошлом популярностью колумбийца) сопряжение его всемирно известных героев с их прототипами. Иными словами, осмелимся на препарационное исследование жизни (в том числе и личной, частной, да простят маркенисты) и творчества автора одного из величайших романов в истории — «Сто лет одиночества». Не забывая при этом, что, по словам того же Бродского, если искусство чему-то и учит, то «именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней — и наиболее буквально — формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности — превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную — но не стихотворение…».

По хронологии начнём наше исследование с древнейшей профессии (диктаторы появились всё-таки позже).

Прежде чем приступить к непростой, во многом по-прежнему табуированной теме блудницы, блуда в жизни и литературе, обратимся к не менее древнему, исконному, ветхозаветному греху — инцесту, который, по сути, в романе «Сто лет одиночества» стал альфой и омегой вырождающегося рода Буэндиа, рода человеческого. В истинном искусстве, в литературе, начиная с Софокла, инцест — это не сексуальное извращение. Это философия. Философия рока. Но в латиноамериканской литературе, наполняемой, как река притоками и родниками, легендами, сказаниями, мифами, инцест играет особую роль.

— У нас, в Латинской Америке, не считается таким уж кровосмешением секс тёти с племянником или дяди с племянницей, например, — говорила мне Минерва Таварес Мирабаль. — В литературе «бума» это достаточно распространённый сюжет — взять хоть «Тётушку Хулию…» Варгаса Льосы, который сам и был женат на своей тёте до того, как женился на своей двоюродной сестре Патрисии, многие другие книги… Сюжет жизненный, что называется. Мою подругу любимый дядюшка, старший брат её матери, благополучно лишил невинности, и потом они жили как муж и жена, ничего зазорного в этом никто не видел. Ребёнка, правда, она родила от другого. Может, действительно опасалась, что со свиным хвостиком появится. «Сто лет одиночества» её любимый роман…

Кстати, о хвостиках. Однажды мы сидели с Карин Лиден, той самой, что работала в 1982-м на Нобелевском фестивале, и её мужем-художником Андерсом, оформившим несколько книг Маркеса в Скандинавии, у камина в их поместье близ Хэрнёсанда в Швеции. Потягивая глинтвейн, беседовали о том, о сём, зашла речь и о хвостах.

— Между прочим, — говорила Карин, — до XVIII века испанцы, да и не только они, не сомневались в том, что хвосты имеют фиджийцы, евреи, англичане Девоншира и Корнуэлла, беарнцы во Франции, коренные жители Бразилии и некоторые скандинавские народы. Хвостик действительно бывает у людей — но только в конце первого и в начале второго месяца эмбриональной жизни. С третьего месяца он обычно исчезает. У Маркеса в романе «Сто лет одиночества» в результате близкородственного брака родилась не игуана, чего боялись, а мальчик с хвостом — хрящиком с кисточкой на конце. В одном из интервью Маркес как-то признался, что выбрал новорожденному такой хвостик из-за полного несовпадения с действительностью. Но это ошибка: встречающиеся хвостики чаще всего именно такие, напоминающие свиной…

В 1996 году Маркес в соавторстве со своей ученицей из гаванской школы кинематографии Стеллой Малагон написал сценарий к фильму «Алькальд Эдип» — аналогию «Царя Эдипа», но, в отличие от древнегреческого героя, алькальд маленького городка знает, что убивает отца и спит с матерью, её сыграла вызывающе сексапильная испанская актриса Анхела Молина. (Вскоре, кстати, на берлинской эротической выставке «Venus» я посмотрел римейк этой картины в стиле почти «жёсткого порно».)

Тема инцеста нашла своеобразное отражение и в «Осени Патриарха» с той мыслью, что любой диктатор, особенно тиран, — отец народа (народов). Тем самым едва ли не естественным оказывается мотив инцеста — влечение к дочерям. И эта нота занимает не последнее место в общем эротическом звучании романа о трагедии народа, живущего под властью тирана, не способного к любви и вынужденного довольствоваться любовью к власти, не приносящей ему удовлетворения. Вспомним и то, как Патриарх, этот мачо, ведёт себя в своём курятнике, бараке для любовниц, многие из которых, возможно, его внучки или правнучки: «…И лишь в мёртвые часы сиесты всё замирало, всё останавливалось, а он в эти часы спасался от зноя в полумраке женского курятника и, не выбирая, налетал на первую попавшуюся женщину, хватал её и валил…» Намёки на инцест присутствуют и в других произведениях Гарсия Маркеса. Но поистине к высотам античной трагедии возносится связь тётки с племянником в романе «Сто лет одиночества». «Роковое, неодолимое влечение друг к другу тётки и племянника подводит черту под длинной чередой рождений и смертей представителей рода Буэндиа, неспособных прорваться друг к другу и вырваться к людям из порочного круга одиночества, — пишет философ-литературовед Всеволод Багно. — Род пресекается на апокалипсической ноте и в то же время на счастливой паре, каких не было ещё в этом роду чудаков и маньяков. В этой связи нелишне вспомнить, что горестно утверждал, проповедовал и от чего предостерегал Н. А. Бердяев: „Природная жизнь пола всегда трагична и враждебна личности. Личность оказывается игрушкой гения рода, и ирония родового гения вечно сопровождает сексуальный акт“. Трудно отделаться от ощущения, что перед нами не одно из возможных толкований романа Гарсия Маркеса, между тем написано это было великим русским философом ещё в 1916 году. Кстати, последняя нота „Ста лет одиночества“ — не пустой звук для русского, точнее, петербургского сознания. „Петербургу быть пусту“ — ключевой мотив мифа о Петербурге, выстраданного староверами и переозвученного Достоевским и символистами. Миф о городе, который исчезнет с лица земли и будет стёрт из памяти людей».