Репортажи из Венеции о Бьеннале кинематографического искусства были отменными, Маркес реабилитировал себя в глазах владельца газеты «Эль Эспектадор». После одного из кинопросмотров Габриель познакомился с темпераментным и оригинальным молодым человеком, начинающим режиссёром. Говорили на смеси испанского, итальянского и энергичных, порой не совсем пристойных жестов. Но друг друга понимали.

Молодой человек представился Тинто Брассом, сообщил, что родился здесь, в Венеции, на острове Бурано, пишет о кино, кое-что снимает. Заявил, что Софи Лорен, конечно, хороша, сексуальна, всё на месте, ему нравятся крупные длинноногие женщины с гривой волос, с формами. Но он мечтает снять суперэротический фильм, чтобы всё по правде, без недосказанности и ханжества, чтобы все ахнули. Осведомился, что думает колумбиец о главном назначении эротики. Габриель, улыбаясь, неопределённо пожимал плечами и отвечал, что как-то не задумывался над теорией, предпочитая практику. Новый знакомый заверил, что главное назначение эротики — разрушение ценностей.

— Буржуазных? — осведомился журналист.

— Я не красный, хотя не люблю буржуев. Ценностей вообще, абсолютных! Нам за сотни, тысячи лет вдолбили в головы, что женщина не должна иметь инициативы в сексе! А на самом деле ты посмотри на ту же Софи, которая ежедневно появляется на пляже в новых купальниках, на Джину, на Хеди Ламарр, которая несколько лет назад здесь всех ошеломила, появившись голой в одной из сцен «Экстаза» — всё обстоит иначе! Хочу снять фильм о жрицах любви, я их обожаю! Это будет фильм-посвящение яркой фигуре женщины, которая в гораздо более высоких, чем наша, цивилизациях находила заслуженное признание! Я имею в виду античную Грецию, где гетера считалась покровительницей Эроса. Я постоянно размышляю о дивных временах Венецианской республики, где присутствие куртизанок при высоком дворе всегда было желанным. Они были прекрасными продавщицами секса и бесед! Знаешь, я загнал из отцовской библиотеки полно книг, чтобы было чем платить проституткам! Закрытие публичных домов явилось потерей для человечества, сравнимой с пожаром в Александрийской библиотеке! Точно тебе говорю! Это ж надо было такое удумать — оставить Венецию, как и всю Италию, без публичных домов! Ты что-нибудь о Венеции знаешь? У нас всё замешано на эротике и сексе! Недаром сам Джакомо Казанова отсюда, он мой земляк. Байрон называл Венецию приморским Содомом, городом библейского греха и соблазна. Он здесь многих перетрахал: и жену суконщика Марианну, и Маргариту по прозвищу «Форнарина», и грудастую армянку с острова Сан-Лазар, и пылкую Тициану, и ненасытную Анджиолину, и затейницу Аллегру, да и мальчики, естественно, здесь у лорда были. Венеция вообще располагает и к гомосексуализму. В 1443 году под страхом тюремного заключения мужчинам было запрещено появляться в женском платье — за исключением, естественно, карнавала. В акте указывалось на беспримерное распространение педерастии! Был принят закон, повелевавший женщинам-проституткам стоять на мосту и в бордельном квартале у открытых окон с обнажённой грудью — чтобы отвлекать мужчин от мужчин…

Они весь вечер гуляли по Венеции. Тинто Брасс, будущий прославленный режиссёр «Калигулы» и многих пронизанных эротикой и сексом картин, вернувший итальянцам «тип крупной женщины цветущих и провоцирующих форм», показывал город молодому колумбийскому журналисту. Они спорили о роли эротики в искусстве, о том, что отличает эротику от порнографии. Брасс уверял, что кинематограф, итальянский в особенности, замешан на эротике с истоков, с «Прибытия поезда на Миланский вокзал» Паккьони и «Умберто и Маргерита Савойские на прогулке в парке» Кальчина с Люмьером.

— А «Катилина»! А «Макбет»! А «Анита Гарибальди»! А «Отелло»! А «Беатриче Ченчи» и «Граф Уголино»! А «Последние дни Помпеи» Казерини и «Кабирия» Пастроне, которые вообще можно назвать грандиозной исторической порнографией! Если бы не фашисты, пришедшие к власти в 1922 году, если бы не ублюдок Муссолини, которого поделом повесили за ноги на бензоколонке, кто знает, как бы далеко уже зашли!

А экранизации пьес Д’Аннунцио — «Джоконда», «Дочь Иорио», «Невинный»!.. Да любое произведение искусства зиждется на эротике, Эрос — главный герой всей мировой литературы! Читал «Одиссею» Гомера? Перечти — если её честно экранизировать, то показ запретят! «Ад» Данте — неприкрытая некрофилия! А я сделаю кино — дух захватит! Может быть, из жизни Древнего Рима, про какого-нибудь императора, Нерона, Гая Калигулу или Тиберия, например, который запускал себе на Капри в бассейн мальчишек и девчонок…

Напоследок Габриель спросил, как можно пробиться к папе римскому для интервью. Тинто дал телефон знакомого журналиста в Риме, пишущего на темы католицизма «и всё такое», и посоветовал спросить у папы при встрече о его предшественниках-прелюбодеях в Ватикане и Авиньоне — Бенедикте, Иоанне, Бонифации, Клименте, основоположнике «папской порнографии», и прочих замечательных папах, а также о шлюхе папессе.

После Венецианского кинофестиваля по собственной инициативе, не ставя в известность редакцию (хорош журналист-международник!), направился в Вену, куда прибыл ровно через два месяца после того, как Австрию оставили советские войска. Вообразив, будто его путешествие кончилось в Вене, Маркес прожил там весь октябрь 1957 года, написав оттуда всего три небольшие корреспонденции. Там он случайно якобы познакомился (уже тогда был магическим реалистом!) с колумбийкой фрау Робертой (она же Фрида) — ясновидящей. В полнолуние они провели на Дунае ночь, и вещунья сообщила Габо, что путь его из Вены лежит на восток.

Сызмальства веря гаданиям, наш герой направился в Чехословакию и Польшу. Но сам толком никогда не признается в тех никем, кроме гадалки, не санкционированных поездках.

«По причине умолчаний и манипуляций, — пишет Мартин, — трудно установить и понять, как формировалось политическое сознание Гарсия Маркеса. Но нам совершенно очевидно, что он изначально обратил внимание на парадоксальное явление: Прага — величественный, пронизанный атмосферой непринуждённости город, по всем меркам западноевропейская столица, но её обитателей абсолютно не интересовала политика; Польша была куда более отсталая, вся изрезанная шрамами нацистского холокоста, но сами поляки политически были более активны, поразительно много читали, в их стране удивительным образом уживались коммунизм и католицизм, чего даже не пыталась добиться ни одна другая коммунистическая страна. Четыре года спустя Маркес заметит, что из всех социалистических „демократий“ Польша по духу была самой антирусской… В очерке он использовал такие эпитеты, как „истеричная“, „сложная“, „неуживчивая“, а про поляков скажет, что они „чрезмерно чувствительны, почти как женщины“».

Краков ему не понравился консерватизмом и регрессирующим католицизмом. Потряс Освенцим: «Там есть галерея из огромных стеклянных витрин, доверху заполненных человеческими волосами. Есть галерея, где выставлены обувь, одежда, носовые платочки с вышитыми вручную инициалами… Есть витрина, забитая детской обувью со стёртыми металлическими набойками: беленькие ботиночки для школы… Есть громадное помещение, заваленное тысячами пар очков, вставными зубами… Отделившись от группы, я молча бродил по музею. Меня душила ярость, мне хотелось плакать».

В Рим он приехал во второй половине дня, когда рестораны были закрыты на сиесту. Колумбийский консул порекомендовал молодому журналисту поселиться у своих приятелей в небольшом семейном отеле неподалёку от виллы Боргезе, в котором часто останавливаются колумбийцы. На следующее же утро, за завтраком наш герой познакомился с Рафаэлем Рибера Сильвой, тенором из Колумбии, который уже шесть лет в Милане, Неаполе и Риме учился у знаменитых итальянских мастеров пения. Они быстро подружились, Рафаэль стал гидом-переводчиком и собутыльником Габриеля.

Не тотчас, но исподволь, упрямо выставляя наружу свою яркую и всем понятную туристическую оболочку, открывался Маркесу Рим. Часами он бродил по городу, иногда с Рафаэлем, но чаще один, и всё никак не мог до конца поверить, осознать, что это он, Габито из знойной пыльной Аракатаки, бродит по городу, в который ведут все дороги, по «центру вселенной», «caput mundi». Певец Рибера Сильва не только показывал Маркесу Вечный город со всеми тонкостями и нюансами, но и переводил его интервью, в том числе довольно сложные, например с самим папой римским Пием XII. (Напомним, что в Европу Маркес был направлен главным образом для освещения смерти понтифика.) Папу — благодаря и переводу Рафаэля — Маркес сумел обаять своим остроумием, оригинальностью взглядов, рассказов о жизни в Латинской Америке (как через годы — президентов, премьер-министров многих стран). Папа предложил продолжить диалог, они стали встречаться — ив Ватикане, и в других местах. Маркес написал пять очерков о папе. Вызывая зависть у аккредитованных при Ватикане именитых журналистов, Пий XII приглашал весёлого колумбийца в поездки по стране, рассказывал об истории Церкви, пытался обратить атеиста Габриэлло к Богу.