Она долго глядела на него и медленно кивнула в ответ.

Он поднялся и пошел к ней. Она глядела, как завороженная; не в силах сказать ни слова. Вдруг она вскочила и, подчиняясь инстинктивному страху, выбежала за дверь.

Он нагнал ее в один прыжок.

— Возвращайся, моя маленькая испанка, — прошептал он ей на ухо.

Она отталкивала его, но это не возымело никакого результата. Снова полил дождь; они оба промокли до нитки; и он втащил ее в вигвам.

Он опустил ее на пол и начал стягивать с нее одежду.

— Стоп, стоп! — закричала она. — Прекрати! Не надо!

Он взглянул на нее: она дрожала и была бледна. Ее губы тоже дрожали… он вспомнил свои собственные слова: «Я не обижу тебя». Он не понял: сказал ли он их ей — или они просто пришли ему на память. С чувством упрека к себе самому он отпустил ее и откатился прочь. Несколько минут он лежал молча, стиснув зубы, желая, чтобы утихло его сердцебиение, чтобы прошла боль. В конце концов он встал и пошел к кровати, которую сам себе приготовил.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Я буду спать здесь.

Он решил, что даст ей время на то, чтобы привыкнуть к нему, к его присутствию по ночам; и, в конце концов, она будет принадлежать ему.

Кармен посмотрела на него; сердце ее колотилось. Дождь колотил в стены вигвама в такт с ее сердцем. Она с облегчением расправила плечи, подняла голову: может быть, он снова предпримет атаку?

Пума, закинув руки за голову, наблюдал за ней.

— Чувствуй себя в безопасности, — просто и мягко проговорил он в ответ на ее немой вопрос.

Кармен со вздохом забралась под меховые одеяла и натянула их на голову. Она слушала свое сердце, лежа в полнейшей тьме. Так что же случилось — или почти случилось? Ей дана отсрочка — но отсрочка чего? Когда Пума сказал ей, что не хочет оставаться в эту ночь на улице, так она его поняла, что он не желает ночевать на сырой земле под дождем, она кивнула в знак согласия. Но взглянув на ситуацию его глазами, она поняла, что соглашалась на нечто большее. Когда он втащил ее в вигвам, он превратился в совсем незнакомого, пугающего человека, почти не-человека. Такого Пуму она еще не знала. Все еще думая об этом, Кармен заснула.

А на другой стороне вигвама Пума вертелся без сна всю ночь. Перед рассветом он окончательно обессилел от дум. Неужели он сам на себя навлек эту муку? Жить рядом с женщиной, которую желаешь и сдерживать себя, видеть ее каждый день — и отказываться от нее? Что такое случилось с ним? Но, если он возьмет ее силой, он уничтожит то доверие, которое постепенно между ними установилось. И — он преступит через данное ей слово, что не причинит ей вреда.

Что делать? Неужели ему суждено страдать каждую ночь? Или превратить ее в забитое, уничтоженное существо — но страдать от мук совести? Наверное, Боги смеются над ним, подумал он, предоставив ему такой выбор. Он взглянул на женщину еще раз: ее светлые волосы разметались по одеялу: ее лицо было спокойно во сне. Она совсем не страдает, со злобой подумал он. А он готов умереть: так его обуревало желание.

И вдруг его осенило решение: ему не надо выбирать. Нужно заставить ее ощутить такое же желание — и тогда ему будет принадлежать и ее душа, и ее тело. Она сама отдастся ему. Тогда уж ей придется выбирать. А он сдержит свое слово.

Пума посмотрел на Кармен; на его губах появилась улыбка. В эту ночь он получил урок. Чувствуя себя свободно и спокойно, впервые за несколько недель, Пума заснул на рассвете.

Когда он проснулся, Кармен исчезла.

Санта Фе

— Тупой индеец! — Хуан Энрике Дельгадо заворочался под белыми простынями. — Сколько раз я приказывал тебе сначала стучать? — Одной рукой Хуан Энрике обнимал спящую рыжеволосую женщину.

Пеон стоял в дверях, низко склонившись:

— Очень извиняюсь, сеньор. У меня не было выхода. Вас спрашивают солдаты. С ними старуха. Они не хотят уходить.

Хуан Энрике тяжело вздохнул и с сожалением сжал под простыней полную белую грудь своей партнерши. Индеец пуэбло, ожидавший приказаний, случайно поймал это движение и поспешно отвернулся. Он склонился и вышел из комнаты.

Дельгадо повернулся к женщине, чьи светло-коричневые ресницы дрогнули: она проснулась. Показались ее зеленые глаза.

— Любимая, — прошептал Хуан Энрике Дельгадо. — Мне пора. Не покидай нашего любовного гнездышка. И я прилечу в твои объятия вновь.

Женщина зевнула и лениво погладила его руку:

— Поспеши. Я с нетерпением буду ждать твоего прихода. — И она закрыла глаза и заснула вновь.

Он потрепал ее по плечу.

— Я тоже, Мария Антония. — Я тоже. Спи, моя драгоценная, спи.

Она и вправду была как рубинчик. Ее волосы глубокого рыжего цвета напоминали переливающийся рубин. Хуан Энрике Дельгадо ничто не ставил выше ценности холодных, тяжелых драгоценных камней.

Мария уже спала крепким сном, не нуждаясь в поощрении.

Дельгадо поспешно оделся.

— Солдаты, — пробормотал он. — Чего они хотят? Не нравится мне это.

Минуту спустя он, задыхающийся, был уже во дворе. Бриз охладил его пористую кожу и высушил пот. Шелестящая листва вековых деревьев и колючки кактусов образовывали зеленое убранство в центре дворика. Внутри оазиса находился бассейн с фонтаном.

Дельгадо заботливо поддерживал свой дом, любовно спланированный и отстроенный ценою пота местных индейцев. Дом находился за городскими воротами Санта Фе. Дома в Санта Фе были богатыми, и Хуану Энрике польстило бы положение среди богатых землевладельцев, коими являлись судьи, епископы, генералы, наместники, присланные Испанией для поддержания ее владычества. Когда-нибудь Хуан Энрике Дельгадо надеялся войти в их число. Но пока… пока он вынужден был довольствоваться расположением его владения среди пустыни, на отшибе. Конечно, жить за городскими воротами было более опасно, и поэтому Хуан Энрике содержал двух телохранителей, Альвареса и Медину. Их он унаследовал от своего предшественника. В этот вечер Хуан Энрике пожалел, что отпустил своих телохранителей на выходной.

Он быстро прошел через красивый дворик. Ртутный рудник почти окупил все затраты.

Возле бассейна его ждали трое испанских солдат в круглых шлемах. Позади них стояла женщина в черной запыленной одежде. Рядом с нею — не менее запыленный сундук. Дельгадо игнорировал женщину и подошел к тому, кто показался ему главным: солдату с висячими усами и круглым животом. Поклонившись, чтобы засвидетельствовать уважение к чину, Дельгадо сказал отрывистым, командным тоном:

— В чем дело?

Он вытер лоб. Военное присутствие тревожило его.

Солдат также отдал честь:

— Сеньор Дельгадо, мы сопровождаем эту женщину из Санта Фе. Она говорит, что является вашей родственницей.

Дельгадо едва окинул женщину надменным взором:

— Никогда ее не видел. Прошу покинуть мой дом. У меня важное дело.

— А ты нисколько не изменился, — услышал резкий женский голос Дельгадо и снова повернул к женщине лицо. Голос был смутно знакомым. — Ты все такой же лжец, каким и был.

Дельгадо нахмурился:

— Как вы смеете, сеньора, — надулся он. — Я не знаю вас…

Женщина, подойдя к нему, поднялась на цыпочки:

— Я не для того переживала опасности в пустыне, спасалась от индейцев и диких зверей, страдала от жары, чтобы ты захлопнул передо мной свою дверь, — воскликнула она. — Я — Матильда Хосефа Дельгадо, из Севильи. — Она гордо произнесла свое имя.

— Матильда Хосефа?! — ахнул, не веря, Хуан Энрике. — Тетя Матильда?

— Она самая, — ответила женщина.

— Но… но… где же моя невеста? Где ее приданое? Ее драгоценности? Почему вы здесь с солдатами?

— На нас напали в пустыне, — холодно ответила его тетя. — Индейцы похитили твою невесту. Она исчезла.

Лицо Дельгадо выражало полнейшую растерянность. Он заикался.

— Этот сундук, — тетя указала на запыленный сундук, — это все, что осталось от приданого Кармен.