Из темноты прохода за открытой решеткой донесся шорох когтистых лап по камню. Сопение ноздрей, втягивавших воздух. Скрежет зубов о кости.
— Кэл? — Мой голос был высоким и тонким, и не без причины, — подобные звуки могло издавать только нечто живое. — Мне померещилось, или там кто-то есть?
Восторг на лице Кэла сменился ужасом быстрее, чем моргает фитилек свечи.
— Кажется, пора убираться, — выдавил наконец он и попятился назад, запинаясь о собственные ноги и едва не падая. — Сейчас же.
Я двинулась следом, но тут боль, взорвавшись в месте укуса, обожгла меня словно горячим паром — хуже, чем тогда с совой, хуже, чем когда бы то ни было. Кэл ухватил меня за руку, и мои пальцы будто окунули в жидкий азот. С пронзительным криком, скорчившись, я рухнула на колени, отчаянно отбиваясь и желая только одного — чтобы боль исчезла. Снизу я видела, как чьи-то тени отделяются от темноты в устье туннеля, крадучись пробираются вдоль стен, обзаводясь конечностями, зубами и хвостами. Шкуры блестели словно масляные пятна на воде, визгливое хихиканье продирало, как ногтями по стеклу.
Я знала этот звук. Он говорил об одном — живыми нам отсюда не уйти.
— Аойфе! — Кэл поднял меня и, как безвольную куклу, потащил прочь от рыщущих теней, но его нога тут же угодила в трещину, и теперь мы оба повалились на пол.
Жестоко ударившись больным плечом, я закричала. Вторившие мне вопли исторглись не из человеческих глоток. Эхо разносило по туннелю звучавшую в них голодную радость. Хоть голоса казались моложе тех, что слышали с крыши мы с Дином, они, несомненно, принадлежали гулям — стае щенков, едва не погибших в ловушках Грейстоуна. Из туннеля нам суждено было выбраться только разорванными в мелкие кусочки.
— Прости, — просипел Кэл. — Аойфе, прости меня, я должен был подумать…
Голова у меня, казалось, вот-вот взорвется от боли, я почти ничего не соображала и могла только беспомощно смотреть, как гули скачками приближаются к нам, передвигаясь по потолку легко, будто по полу. Размером они были с собаку, хвосты хлестали по бокам гибкими кнутами, острые как бритва зубы торчали между прорезанными щелью кроваво-красными губами, синие языки свисали изо ртов, пузырясь черной слюной. Глаза у них горели желтым, как у прокторских воронов, но этими дьяволами двигали не эфир и шестерни, их вел голод, удовлетворить который могла лишь живая плоть.
Кэл вопил что-то, снова и снова, но сквозь всепоглощающую муку, охватившую меня, я не могла разобрать его мольбы. Передо мной, отцепившись от потолка и извернувшись в воздухе всем своим омерзительно лоснящимся телом, приземлился вожак стаи. Коренастый, со сплющенным, как морда мопса, лицом, он поднялся на задние лапы, глубоко втягивая ноздрями воздух. Его рот растянулся в ухмылке, и он залопотал, обращаясь к товарищам:
— Эта пахнет свежим мясом. Кожа белей, чем у мертвеца.
Страх перехватил мне горло, из глаз от боли текли слезы. Язык у гуля заплетался, как у пьянчужек на последней вечерней рейсовке в город, но сам звук человеческой речи, исходившей из этой ощеренной пасти, всколыхнул во мне куда больший ужас, чем любая из встреченных прежде вирусотварей. Гули не были безмозглыми существами вроде шогготов: из бесчисленных светолент и лекций я помнила, что они умело охотятся стаей, и сейчас они загнали нас в угол.
— Дай и мне попробовать, Кожедер. — Худущий гуль с пятнистой шкурой проскользнул вперед. — Столько времени в клетке. Столько времени никакого живья.
— Отвали, ты! — Тот, кого назвали Кожедером, отшвырнул выскочку лапой размером с хорошую тарелку. — Для тебя только потроха, от которых несет смертью. Нежное мясо мне.
Перед глазами у меня все плыло, и я вжала запястье в лоб, пытаясь хоть как-то утишить боль. На фоне скрежещущих, гортанных взрыкиваний гулей что-то холодное разрасталось у меня в голове, грозя вот-вот лопнуть. Черные водовороты встали перед мысленным взором, дыхание пресеклось. Наверное, сейчас я потеряю сознание и очнусь уже среди фигур, блуждающих в тумане, среди трупососов. Или, может быть, попаду прямиком в звездную обитель Р'льех, к Древним. Так или иначе, ледяное понимание того, что сейчас я перестану существовать, пронизало меня сквозь боль, и в голове отчаянно забилась одна-единственная мысль — выжить.
Я услышала размеренное тиканье, механическое биение собственного сердца, с каждой секундой ускоряющееся, тогда как все вокруг от охвативших меня боли и ужаса словно замедлилось, стало размытым и обесцвеченным.
Тик-тик-тик. Так. Внутри все замерло, будто накрепко схваченное льдом. С совой в библиотеке было не так — там внезапная вспышка Дара буквально рванула, оставив после себя кровоточащую дыру. На долю секунды я словно умерла, и что-то, жившее во мне и до сих пор молчавшее, развернулось, обволокло мой разум и сдавило. Потом Дар расплавленной рудой вскипел во мне, и я дала ему разлиться по всему телу. Железо решетки стало единым с железом в моей крови, шестерни управляющего механизма завертелись у меня в голове, но в этом не чувствовалось ни безумия, ни боли, ничего похожего на лихорадку после укуса шоггота.
Я словно надела механические крылья и тут же выучилась на них летать. И вновь прозрела. Воздух как наждаком ободрал горло и ворвался в мои горящие легкие, будто я только что вытащила голову из-под воды. Боль ушла, сменившись морозным покалыванием, — так же было, когда я переступила ведьмино кольцо. Магия бушевала у меня в крови, Дар настойчиво рвался на свободу.
Гули рычали, их голодные пасти были всего в нескольких дюймах от моей плоти. Я чувствовала леденящий холод, а пальцами словно касалась железа, хотя под ними не было ничего, кроме воздуха. Вдох, выдох, и я ощутила, как отвечают мне защитные механизмы Грейстоуна в туннеле.
Протестующе завизжали ржавые шестеренки, и позади гулей лязгнула решетка. Голова Кожедера, самого массивного из всех, мотнулась назад, как на шарнирах.
— Что тут творится? У меня в крови словно пожар!
Не то. Твари все еще оставались в туннеле со мной и Кэлом и могли причинить нам вред. Копье моего Дара, выдвинувшись, протянулось вперед и щупало повсюду вокруг шестерни и железные зубья, только и ждавшие своего часа. Я спустила их, и, с пронзившей мою грудь и сердце мучительной болью, в стонах и грохоте грандиозная машина Грейстоуна очнулась от дремоты.
Щелкнула пружина, и звук эхом отдался в моей голове. Я была машиной. Машина была мной.
Заржавленные штыри, покрытые старой кровью, но все еще острые, в беспорядке поднялись из стен и пола и убрались вновь. В ступне Кожедера, пробитая железом, взорвалась дыра. Гули завизжали и завыли, их синяя кровь, поливая штыри, брызнула на камни.
— Что происходит? — выкрикнул Кэл, закрывая уши. Между нами, вереща, повалился один из гулей, и Кэл с серым от ужаса лицом, приоткрыв рот, уставился на бьющееся в конвульсиях тело.
Я ощущала Грейстоун у себя в крови, его шестерни без единой заминки крутились в моем мозгу. Страх ушел, и теперь мною управлял только Дар. Я чувствовала всю машину разом, огромный, пульсирующий, дышащий, содрогающийся организм с сердцем, движимым паром. Я знала: чего бы я ни попросила, дом выполнит мой приказ.
Мне нужна была смерть гулей, и Грейстоун даровал мне эту жертву. Не двигаясь с места, не отпуская Кэла, я ждала, пока не стих последний отчаянный вопль и последняя капля мерзкой крови не упала на камни.
С трудом мы поднялись на ноги. Кэл трясся, как лист бумаги на ветру, но я обхватила его, прижав к себе, и вдвоем мы побрели на свет, к лестнице. Колени у меня были ободраны и кровоточили, плечо там, куда меня укусил шоггот, горело от боли, но в то же время я ощущала легкость и свободу, словно плыла по волнам. Дар, прошелестев где-то внутри в последний раз, улегся и вновь погрузился в сон, оставив меня выжатой как лимон, будто я только что пробежала марафонскую дистанцию.
— Чего ты улыбаешься? — поразился Кэл. Он явно слишком перетрухнул, чтобы понять, что произошло на самом деле, и я была этому только рада. Я сама еще до конца не осознала случившееся и просто не смогла бы ничего объяснить.
