Кэл засовывал себе в рот уже третий блинчик, ручейки сиропа стекали у него по подбородку.
— Не понимаю, что ты находишь в этих плесневелых книжонках, — пробубнил он, указывая на дневник. — Я убить готов за выпуск «Невероятных историй».
— Я люблю читать, — ответила я, сунув томик под мышку. — У нас дома всегда были книги.
— У этой даже на обложке ничего толком не нарисовано, — хмыкнул Кэл. — Дай сюда, посмотрим, над чем ты так дрожишь.
— Перебьешься. — Я убрала ее подальше от его липких пальцев.
Кэл нахмурился:
— Вот что бывает, когда читаешь слишком много. Дурные манеры, дурные привычки. Оглянуться не успеешь, как тебе понадобятся очки.
— Не вижу ничего плохого в паре окуляров, — заметил Дин. — Хорошеньким девушкам они очень идут.
Он подмигнул мне. Лицо Кэла порозовело.
— Мы не всегда будем школьниками, Аойфе, — проговорил он. — Что скажет твой муж об этом пристрастии?
— Кэл, вот какое тебе дело? — Я с шумом отодвинула тарелку с наполовину недоеденной овсянкой. Аппетита у меня как не бывало.
— Просто хочу помочь, — пробормотал он. — Ты… у тебя ведь нет матери, которая бы могла все это тебе сказать.
Я подхватила дневник отца и с грохотом отодвинула свой стул. Кэл был мне словно еще один брат, но сейчас мне хотелось только — как когда Конрад тоже довел меня разок до белого каления своими дразнилками — двинуть ему и пожелать провалиться к гулям под землю.
— Кэл, если не хочешь и в самом деле стать мне матерью, остынь. Прекрати изображать хлопотливую тетушку и веди себя просто как друг.
— Ты не понимаешь… — начал он, но замолк и принялся утирать подбородок салфеткой. — Нет, ты права. Не стоило мне лезть.
— Не стоило, — подтвердила я.
У Кэла дернулась щека:
— Аойфе, да что с тобой такое? Огрызаешься, слова лишнего из тебя не вытянешь, пропадаешь где-то целыми часами. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я только крепче вцепилась в дневник.
— Ничего. Совсем, — сквозь зубы выдавила я и, развернувшись, бросилась в библиотеку.
Ровные ряды книг выглядели успокаивающе знакомыми. Я и не думала, что это может быть таким облегчением после чуждых пейзажей Земли Шипов. И только оказавшись одна на чердаке, я почувствовала, как глубокий, бездонный холод охватывает меня. Тремейн грозил не пощадить Дина и Кэла в случае моего неповиновения. Он один знал, что произошло с Конрадом, и, если я пойду ему наперекор, сохранит эту тайну навеки.
При свете дня сложно было даже представить, что в мире существует не только Академия, некровирус и жизнь с клеймом зараженной. От мысли же, что теперь я должна служить Доброму Народу, как служил им отец, у меня стиснуло в груди и сердце заколотилось, как бешеное. Я села на пол, вернее, сложилась пополам, уткнув лицо в колени и стараясь дышать ровно, пока все не прошло. Пусть я не знала отца так, как обычно дети знают родителей, я все равно его дочь. После показанного мне Тремейном глупо было бегать от правды — нас с отцом связывал общий долг, и я буду стараться выполнить его, пока эта кровь — наша общая кровь с тем странным, что в ней намешано, — течет по моим жилам.
Я открыла дневник. Стоило мне коснуться страницы, как чернила на секунду расплылись и потом легли на нее буквами и словами. Я взялась просматривать более поздние записи, но не нашла в них ничего полезного.
Каждый новый визит Чужаков все больше сбивает меня с толку, писал отец. Перед моим зачарованным взором он мерил шагами огромную спальню. За окном в ночной темноте хлестали струи дождя. Они скрывают невообразимые тайны Земли Шипов, и черная тень, возвещающая что они явились, с каждым полнолунием внушает мне все больший страх.
Где-то вне моего поля зрения зазвенело стекло, и голова отца дернулась на звук, но затем он повернулся и принялся вновь расхаживать по комнате. Затаив дыхание, я продолжила читать, чтобы узнать, что произошло.
Не слишком подобает доверять бумаге признание своих страхов, но Чужаки — лишь предвестники таинственного врага Доброго Народа, угрожающего и нам, и враг этот таков, что его сущность не постигнешь и в ночном кошмаре.
Отец стремительно отложил перо и выбежал из спальни. Я помассировала уставшие глаза и пролистала страницы к последней записи в дневнике. Других упоминаний чужаков мне не попалось. Они являлись в черной тени, и такая же черная тень, казалось, поглотила Конрада. Не в первый и даже не в сотый раз я пожалела, что не знала Арчибальда. Если бы меня растил отец, готовясь передать мне бразды Блюстителя, я давно поняла бы, где искать брата, и ничем не была бы обязана Тремейну.
— Мне нужна помощь, — сказала я дневнику. — А от тебя никакого проку.
Мои глаза вновь скользнули по чернильным строчкам.
За пару месяцев до того, как я получила письмо Конрада. Краткий миг по меркам Вселенной, а для меня — целая вечность, отделяющая тот день от нынешнего, когда мне приходится использовать свой Дар и оберегать друзей от Доброго Народа.
Мое внимание, впервые за вечер, полностью сосредоточилось на записи, столь же многословной и сбивчивой, сколь и таинственной. Почерк отца, обычно такой четкий и аккуратный, на этот раз был размашистым и неряшливым, строчки усеивала россыпь клякс там, где он слишком сильно нажимал своей перьевой авторучкой.
В конце концов они настигли меня. Я в последний раз отказался выполнить их задание, не взялся снять проклятие. Теперь они идут за мной, и я ничего не могу поделать. Даже механический остов дома не остановит их. Я должен бежать. Нужно отыскать Костяной Склеп и заручиться призрачной поддержкой обитателей тумана Чужаков. Бежать, бежать, бежать, или я погибну на Веяльном камне так же верно, как избранная жертвой девушка в полнолуние осеннего равноденствия.
В духоте чердака у меня пересохло горло. Дрожащими пальцами я перевернула пергаментную страницу.
Конрад, Аойфе… мой наказ вам — бегите. Никогда не переступайте границ Земли Шипов. Не ищите истин вне пара и железа мира Прокторов. Пусть они умрут со мной. Если дорожите жизнью, дайте им умереть. Не ищите меня. Не пытайтесь меня найти.
Спасайтесь сами.
Дневник глухо стукнулся об пол, выпущенный из рук, которыми я закрыла рот. Меня сотрясал озноб, воздух вокруг, казалось, мгновенно стал ледяным. Но нет, это был не воздух — дрожь ужаса била меня, впиваясь в кожу острыми когтями.
Отец предвидел мое появление здесь и пытался предостеречь меня как раз от того, чего требовал Тремейн, а я согласилась. Что же я наделала?!
Внизу скрипнула лестница, и я взяла себя в руки.
— Кэл… — со вздохом проговорила я, оборачиваясь к люку. — Мне просто нужно немного побыть одной, понятно?
— Нет, боюсь, это не Кэл, мисс. — Из люка показались медные кудряшки Бетины. Ее глаза обшарили беспорядок на полках, лежащую на полу пыль, мои скрещенные ноги — словом, все, кроме, как я заметила, моего лица. — Могу я подняться?
Я провела рукой по лицу, стирая остатки гнева и утомления.
— Это свободная страна, — откликнулась я. — Для всех, кроме еретиков.
«И безумцев», — добавила я про себя.
— Мне такое сказать и в голову не пришло бы, мисс. — Бетина поднялась через люк, отдуваясь. — Девушки здесь, в Аркхеме, — приличные девушки — не выпаливают вот так первое, что взбредет на ум.
— Уверена, моему воображаемому мужу это принесет несказанные муки, — ядовито заметила я.
— Вообще-то, мне нравится, как вы разговариваете, мисс. — Бетина наклонила голову. — В открытую. Словно парень.
Я подсунула дневник под колено, не желая, чтобы в него мог заглянуть хоть кто-нибудь, особенно обычная девушка вроде Бетины. Ей все равно не понять, а у меня не хватит слов объясниться.
— Правда — единственная постоянная вещь на свете, — сказала я. — Так говорила моя мать.
