Карты оказались топографическими и, значит, для меня бесполезными. Вот Кэл бы понял, что здесь к чему, — он был в отряде скаутов-«барсуков» до того, как поступил в Академию. Я изо всех сил надеялась — однажды (и скоро) я смогу показать ему этот атлас и попросить его помощи без того, чтобы он назвал меня сумасшедшей.
«Географика» дала мне куда больше информации. Тот Грейсон, что составлял ее, не был так точен и детален в описаниях, как отец, но все же, листая страницы с мастерски выполненными акварельными зарисовками горных хребтов, озер и полей, каких не найдешь в нашем мире, я кое за что зацепилась взглядом.
Земля Шипов, населенная Добрым Народом, на первый взгляд может показаться диковинной и притягательной для изучения. Не дайте себя обмануть, ибо отнюдь не только Добрый Народ обитает в ее туманных, подернутых дымкой пределах…
Я перевернула несколько страниц и наткнулась на лист, как будто тронутый плесенью. Но нет, это была очередная картинка, на сей раз изображавшая тот гибельный туман, что едва не перехватил меня у Тремейна. Фигуры в нем выглядели по-другому — вытянутые пасти, скалившиеся частоколом зубов, взамен устрашающих подобий человеческих лиц, виденных мной, но автор фолианта определенно наблюдал то же, что и я.
Перемещающий туман — дьявольский попутчик. Добрый Народ не говорит о том, откуда он приходит, и неохотно рассказывает о его бестелесных, но злобных обитателях. Я слышал от Народа, будто источник этой мерзости — страна мрака, управляемая столь же темным властелином, но они говорят о ней только шепотом, рассказывая свои истории под покровом ночи, когда думают, что никто из чужаков не может их услышать.
Вспомнив липкие, цепкие пальцы, путающиеся в моих волосах, я вздрогнула. Не хотела бы я встретиться с тем, что находится вне пределов Земли Шипов.
Взяв вместо «Географики» «Анимус», я принялась пролистывать страницу за страницей с описаниями и прилагавшимися к каждому подробными рисунками. Насколько небрежен к деталям и неопределенен был предыдущий автор, настолько этот оказался до навязчивости подробен и невыносимо сух в своем перечислении разнообразных существ, которых он встречал по ту сторону ведьмина кольца. Я заглянула в конец фолианта: «Собрание наблюдений Корнелиуса Хьюго Грейсона, составлено в 1892 году». Держу пари, на вечеринках этот самый Корнелиус был просто огонь.
Его описание Доброго Народа, несмотря на краткость, заставило меня похолодеть, хотя на крохотном чердаке температура никогда не опускалась ниже температуры тела.
Добрый Народ. В других языках, в частности ирландском, мэнском и валлийском, известны также как Благие, сиды или эльфы. Сами предпочитают именоваться Добрым Народом. Восприимчивы к железу, но мало к чему еще. Имеют склонность к механике, хотя и отстают от нас в уровне использования пара и конструировании, и в полной мере владеют тем, что мои спутники в этом нелегком предприятии называют Даром.
Следующие несколько строчек были отмечены только кляксой, словно Корнелиус долго и трудно размышлял, стоит ли доверять эти факты бумаге, которую уже не утаишь от любопытных глаз.
Народ может стать вам лучшим другом или злейшим врагом. Причины, что движут ими, лежат вне пределов моего понимания. Я молюсь только, чтобы конечные их намерения в отношении меня были благими.
Иного я не хочу себе и представлять.
Это была последняя запись в фолианте. Я отложила его в сторону и прикрутила почти догоревший фитилек в начинавшей мигать лампе.
Значит, Добрый Народ — не люди, во всяком случае, не такие, как я, или Дин, или Кэл. Земля Шипов существует на самом деле, так что все, что писал отец, правда. Для чего же я понадобилась Тремейну? Я ведь не мой отец, у меня даже Дара никакого нет.
Я потянулась было за дневником, когда лампа вдруг потухла. Не то чтобы огонек задрожал и медленного угас, как бывает, когда заканчивается масло или прогорает фитиль, — просто потухла, и все. Только что горела, а в следующий момент все погрузилось во тьму. Единственным источником света оставалось бледное сияние звезд.
Я шепотом выругалась. Зажигалка Дина лежала в кармане юбки, которую я бросила у себя в комнате. Я встала и принялась ощупью пробираться к люку, но почти в ту же секунду что-то врезалось в окно. С визгом я шарахнулась назад, стукнувшись об полки. Рукописи и связки бумаг водопадом обрушились сверху, но я забыла обо всем, кроме существа снаружи — огромные крылья распластаны, загнутый клюв долбит по стеклу, когти в поисках опоры скребут карниз. Это была сова, хотя такой крупной я еще никогда не видела. Она закрыла собой все окно, заслонив свет, — только горели зеленым огнем ее глаза.
Отклонившись назад, сова вновь ударила в стекло. По нему разбежалась паутина трещин, и тварь издала торжествующий крик. За хлопаньем ее крыльев я не слышала стука собственного сердца. Первая волна паники схлынула, и до меня дошло, что никакая сова не станет вести себя подобным образом.
Передо мной было нечто другое.
Я знала о зараженных — может быть, даже больше, чем нужно, из-за матери. Знала о жупалах и шогготах. Это существо не имело отношения к вирусу, о нем не предупреждали в светолентах или в дурацких листовках профессора Лебеда. Оно не было человеком, обернувшимся вирусотварью, или просто мутантом из нашего мира.
Стекло, не выдержав, лопнуло, осыпавшись прозрачными льдинками и смешавшись с трухой на полу библиотеки, и сова заухала. Несколько ее перьев, отсвечивавших тусклой, старой бронзой, кружась, присоединились к осколкам, когда она попыталась протиснуться в отверстие.
Она не была порождением некровируса и определенно появилась с той стороны Тремейнова кольца. Если она пробьется через окно, мне конец.
Все эти мысли разворачивались у меня в уме, холодные и бесстрастные, как голос Грея Деврана, прошедший через эфирные трубки. Звать на помощь мне даже не пришло в голову. Кэл и Дин слишком далеко, окутанные звуками своего бейсбольного матча. Они все равно не успеют вовремя, а если бы и успели, не смогут ничего поделать.
Нужно было что-то придумать. Я должна победить чудовище. Я не принцесса, которая поддастся его чарам и навеки попадет в расставленные сети. Мне никогда не нравился конец той истории.
Лжесова протиснула сквозь отверстие одно крыло. Зеленоватая кровь вязкими, маслянистыми каплями засочилась на пол. Я вжалась в полки, как можно дальше от существа, выигрывая драгоценные секунды на работу мысли. Думай, Аойфе, думай, ты же у нас умная.
Устрашающие когти твари, вдвое длиннее, чем у нормальной совы, заскребли по подоконнику, оставляя на нем глубокие отметины.
— Дитя, — прокаркала она отвратительно искаженным человеческим голосом, пытаясь дотянуться до меня. — Милое дитя…
Я отвернула лицо, в ужасе зажмурившись, чувствуя, как щекочет в носу от пыльного пергамента. Даже здесь, в самом секретном месте Грейстоуна, имелись свои механизмы защиты, но до панели в библиотеке мне было как до луны. Если бы только я могла перекрыть окно, если бы могла привести в действие блок и отгородиться от потусторонней твари, жаждавшей моей плоти и крови.
Сперва я почувствовала негромкое тиканье где-то в глубине черепа — маятник сердца отсчитывал последние секунды моей жизни. Оно сменилось легким давлением, словно кто-то положил руку мне на затылок. Укус шоггота вновь запульсировал, как когда я лежала в лихорадочном бреду, прислушиваясь к особняку, к шепчущему голосу Грейстоуна. Он опять вернулся ко мне, наползая из углов и щелей, шепот механизмов, шестеренок и поршней, из которых состоял дом.
Давление нарастало, разливаясь внутри, доходя до груди, до пальцев рук и ног. Казалось, моя голова вот-вот взорвется, как вдруг перед глазами у меня осталось только окно, сова и железо ловушки, готовой захлопнуться.
Все чувства до боли обострились, и давление прорвалось голосом Грейстоуна, заполнившим рассудок. Я чувствовала железо у себя в крови и вращающиеся шестерни вместо мозга. Я была домом. Дом был мной. Мы слились воедино.
