— Да, ваша честь!

«Парень» подчеркнуто обращался только к судье: в нем чувствовалась воинская выучка обращаться только к самому старшему по званию среди присутствующих. «Услышать» даму в коляске он за грохотом не смог бы, но ее жест оказался достаточно выразительным. Поправлять защитника «парень», однако же, не стал, да тот и времени ему не дал, сразу продолжил:

— От вашего удара подсудимый сразу потерял сознание. Вы что же, не подумали, что можете его покалечить, даже убить? — защитник подчеркнуто уставился на кулачищи «парня», а затем перевел взгляд в сторону щуплого Абдулы.

— Видите ли, ваша честь, — «парень» держался почтительно, но уверенно: — я воевал во Вьетнаме. Там быстро привыкаешь особо не раздумывать в боевой обстановке. Те, кто не привык, оттуда не вернулись…

«Парень» пожал широченными плечами, а потом сделал легкое движение корпусом в сторону Абдулы, как бы подчеркивая: вздумай я раздумывать, меня бы здесь сейчас не было, да и этого субчика тоже.

— Но вы же совершили немотивированное нападение на человека, про которого ровным счетом ничего не знали! — не унимался защитник.

— Немотивированное? — в голосе «парня» и на его круглом лице отразилось такое недоумение, которое лучше всяких слов выражало: вдребезги стекла, почва дрожит, здание рушится, дама криком заходится, пальцем указывает, — какие еще нужны мотивы?!

По ропоту в зале и среди присяжных защитник определил, что дальнейшими вопросами только усилит раздражение, и сник:

— У защиты больше нет вопросов к свидетелю, ваша честь! — но тут же спохватился: — Зато имеется вопрос к прокуратуре: не собирается ли уважаемый прокурор выдвинуть против данного свидетеля обвинение в немотивированном нападении?

Прокурор, не помощник, а этот самый, который сейчас в лифте, поднялся со своего места и внушительно произнес:

— Прокуратура не усматривает ни малейших оснований для такого обвинения.

И сел. Судья даже прореагировать не успел, да и на что тут реагировать?..

Так что попытка спровоцировать судебную ошибку, — а чем еще могло бы оказаться оправдание Абдулы? — защитнику явно не удалась. Еще бы, куда ему, замухрышке казенному: защитника Абдуле назначила казна… Какой-нибудь подлинный мастер своего дела смог бы, наверное, добиться если не оправдания, так хотя бы смягчения кары, но такие мастера берут такие гонорары, — ни у Абдулы, ни в организации нет таких денег, а даже если бы нашлись, пошли бы лучше на дело, Абдула сам бы так сказал, если бы спросили. А для себя — принять с достоинством смерть будет самое лучшее дело.

В этот момент лифт несильно дернулся, лязгнул и остановился. Надо же, поразился Абдула, сколько всего вспомнилось за такое короткое время! Только и прошли сотню шагов по коридору, да в лифте съехали на три этажа… Или на четыре?! — Абдулу обдало холодом. Он знал, что его камера находится на третьем этаже, а казни совершаются в подвальном. На сколько же мы съехали, на три или на четыре? На «стул» или же на свободу? — Абдула даже не удивился, что «соответствующую тюрьму» и «оставшуюся часть заключения» он назвал этим словом. Не до того было.

Щелкнула решетчатая дверь, на ослабевших ногах Абдула вышел за охранниками в вестибюль и первое, что увидел, это пробивавшийся из-за двери в дальнем конце вестибюля солнечный свет. Не подвал! Свобода!!!

Чувство облегчения так поглотило Абдулу, что все дальнейшее он видел, как сквозь сон: какие-то вопросы, подписи в журналах, — подписывал, не задумываясь, — щелканье замков, потом повели не к той двери, откуда свет, а в другую сторону, распахнули другую дверь, за ней — крытый ангар, и вплотную к двери распахнутые дверки тюремного фургона. Ступенька-другая откидной железной лесенки, и вот — мы уже в фургоне, тюремные охранники захлопнули снаружи дверцы, те двое в штатском тоже остались снаружи, а внутри, при тусклом свете лампочки, — окон не было, — Абдула увидел смутные силуэты двух других охранников, одетых в какие-то странные комбинезоны темного цвета. Ему указали на средний стул из трех у глухой передней стенки, спиной к движению и, только сел, пристегнули к подлокотникам запястьями. Охранники уселись по бокам.

— Оправка — там, — кивнул один из них на открытый унитаз у задней стенки фургона. — Вода — здесь. — Он указал на пластиковый бак между сиденьями и унитазом. — Понадобится, скажешь. Еда не предусмотрена: будем на месте к обеду. Поехали! — чуть громче, видимо, знак водителю.

И они поехали.

Перед сиденьями, на которых устроились Абдула с охранниками, стояло еще два, лицом к движению, вплотную к бортам, оставляя между собой проход, и охранники, усевшись, тут же, вытянув, уложили на них ноги, устраиваясь поудобнее. Как видно, они не собирались лишать себя прелестей сна, поскольку за судьбу надежно пристегнутого Абдулы беспокоиться не приходилось. Вскоре они уже посапывали, но чутко, время от времени то вскидываясь, то просто приоткрывая глаза, а где-то через полчаса один из охранников поднялся, прошел в конец фургона и шумно помочился в унитаз.

«К обеду», значит, где-то часа через четыре, прикинул Абдула. Сидеть пристегнутым целых четыре часа — не слишком-то приятно, кто не верит, пусть попробует, — но лучше четыре часа на этом стуле, чем четыре секунды на электрическом.

Поэтому, подергавшись на мягком в общем-то сиденье, Абдула устроился, как мог, удобно и тоже задремал. События сегодняшнего утра все-таки сильно его вымотали.

…Когда приехали, Абдула спросонья даже не сразу понял, где он и зачем. То, что он увидел, пониманию тоже не способствовало. Фургон подали задом прямо ко крыльцу, и распахнутые дверки загораживали обзор. Абдулу отстегнули, легонько подтолкнули к выходу, крыльцо высокое, лесенки не понадобилось, Абдула шагнул в распахнутую дверь здания, и она тут же захлопнулась. Охранники из фургона за ним не последовали.

Зато посредине помещения, в которое попал Абдула, стоял другой охранник, такой же рослый, как они все, и в таком же темно-сером комбинезоне, как на тех, что в фургоне, свободном, не стесняющем движений. На поясе комбинезона не было никакого оружия, ни наручников, ни даже дубинки. Понятно, чтобы справиться с безоружным Абдулой, такому парню никакой дубинки не понадобится.

Охранник смотрел на Абдулу. Кто перед ним, он не спрашивал, по-видимому, знал, не то что тот придурок-прокурор. Потом он произнес:

— Снимайте все, что на вас, и проходите в ванную.

При этом слове Абдулу передернуло: знаем эти ваши тюремные ванны, со ржавыми пятнами, с потрескавшейся эмалью, а в трещинах засела грязь от поколений узников. Хорошо, если душ есть, а если только кран?

— Там ваша новая одежда. — говоря, охранник указал рукой на еле заметную, сливавшуюся с фоном дверку в противоположной от входа стене. А сам тут же повернулся и вышел в другую такую же, только в другой стене, направо.

Абдула оторопело завертел головой: вот это прием! И помещение такое странное: просто комната, не маленькая, квадратная, футов пятнадцать на пятнадцать, и в ней совершенно ничего нет! Ни мебели, ни окон, ни стойки дежурного, ничего! Только входная дверь за спиной, дверка в ванную напротив, да та, в правой стене, за которой скрылся охранник. Стены, пол и потолок обтянуты ковровым покрытием одного грязно-серого цвета — «цвета сна», почему-то подумалось Абдуле. Освещение, откуда, непонятно, тусклое, хотя все видно, только видеть совершенно нечего, даже углы почти не различить. Абдуле сделалось не по себе, захотелось убраться отсюда как можно скорее, потому что в таком месте задержишься — с ума сойдешь!

Он начал торопливо расстегивать пуговицы на «пижамной» куртке, резко, путаясь в рукавах, сорвал ее с себя, снова огляделся, куда ее девать, — конечно, ни вешалки, ни стула за это время в комнате не появилось, и Абдула швырнул куртку прямо на пол. Следом слетели штаны, майка, трусы, Абдула сбросил тапочки, стянул носки, — босым ногам на ковровом покрытии пола было тепло, и Абдула немного успокоился. «Чего я психую?» — укорил он себя.