Кучка одежды в ногах выглядела на удивление убого, брать оттуда с собой Абдуле было нечего, ни носового платка, ни сигарет: насморком он не страдал и сигарет не курил, — когда имеешь дело со взрывчаткой, лучше сохранять обоняние чистым.

«Куда они это денут? — подумалось Абдуле. — Сожгут? Назад в ту тюрьму отправят? Э, мне-то что за дело, мне что, жалко, что ли?» — и, пнув напоследок ногой убогую кучку, Абдула решительно двинулся к ванной.

Никакой ручки не было, Абдула просто притронулся к дверце ладонью, и она поддалась, отворилась, а когда он шагнул вперед, быстро и совершенно бесшумно затворилась обратно. Абдула обернулся и сразу же понял, что изнутри ее не то что открыть, даже разглядеть невозможно — ни щелей, ни зазоров, пальцем провел, и то не почувствовал! Где я?!

После сумрака «квадратной комнаты» яркий свет заливал глаза, Абдула заморгал, а когда, наконец, огляделся, дикая мысль пронзила ему голову: а я вообще ЖИВОЙ?! — потому что того, что он увидел, просто не могло быть на земле, во всяком случае, в земной тюрьме такого точно не бывало.

Меня, может, все-таки казнили — во сне, например, а я и не заметил? — Потому что то, что он видел у себя перед глазами, никак не могло быть тюрьмой. Небом это, конечно, тоже не могло быть, но каким-то преддверием неба… Будь Абдула русским, он сказал бы: «предбанником», — но Абдула не был русским и слова такого он не знал, и потом, никакой это был не предбанник, а попросту баня, или, точнее, ванная (мы бы сказали «санузел», поскольку унитаз там тоже имелся).

Ванная, но какая! Не то что в тюрьме — не в каждом отеле такая найдется! Нет, не роскошная, этого не было, ни золотых кранов, ни мраморных фонтанов, — Абдула с неожиданным облегчением убедился, что ванная — не какой-нибудь «люкс», просто очень хорошая. Он перевел дыхание: нет, я не на небе и вообще не на том свете, слава Всевышнему! Нет, я на этом свете, вот мое тело, ноги ступают по мягкому теплому полу, на этом, на этом я свете, только свет этот очень уж странный. И ванная странная. Впрочем, никто нас не гонит, давай разберемся. И Абдула стал оглядываться, внимательно и неторопливо.

Взять хотя бы форму ванной комнаты. Овально-изогнутая в виде полумесяца с закругленными рогами. Углов тут не было вообще, и пол, и потолок переходили в стенки постепенно, и все, что только находилось в ванной, имело закругленные края.

Абдула стоял, как вошел, у одного края полумесяца, с внешней стороны, и озирался, сперва беспорядочно. Нет, свет вовсе не был слишком ярким, это после полумрака так показалось, напротив, он, хоть и белый, был приятный, вовсе не резкий, шел непонятно откуда, словно из стен, которые тоже были белые, как пена на молоке, но белизна их словно бы смягчалась каким-то сливочным оттенком, и это было приятно для глаз.

При этом были они не гладкие, а на вид и на ощупь, как кожа, и так же, как кожа, податливые, не твердые: твердость ощущалась поглубже, за упругой поверхностью.

Прямо у ног начиналась ванна, утопленная в пол, удобная, большая и, повторяя очертания комнаты, тоже изогнутая в форме полумесяца, только рога еще больше закруглены. Абдуле там, где он был, оставалось достаточно места, чтобы стоять. Одним краем ванна прилегала к внешней стороне полумесяца, а с другого края шел невысокий полукруглый валик-бордюр, из того же материала, что и пол, нетвердого, упругого, приятного для босых подошв, а между краем ванны и стенкой с внутренней стороны полумесяца шла довольно широкая, футов пять, изогнутая же площадка. Возле Абдулы площадка завершалась выступом вроде стула, а на этом стуле аккуратной стопочкой лежала сложенная одежда: сверху светло-голубые майка-трусы-носки, под ними — более темного цвета тюремная «пижама». Так, с одеждой не соврали.

В противоположном конце ванна закруглялась еще круче, оставляя больше места, и там сначала выступ-раковина, а за раковиной, в самой оконечности рога, — унитаз. Над раковиной помещалось большое зеркало. Абдула сделал шаг-другой вперед, — пол под ногами приятно поддавался, — и посмотрел на свое отражение.

Ему давно уже не приходилось этого делать: в той тюрьме зеркал не было, — и появившееся перед ним лицо, осунувшееся, с черными глазами, с обритой головой, с короткими усами, но без бороды, показалось ему сначала незнакомым.

Бороду ему сбрили сегодня — только сегодня? — утром, еще до того, как обрили голову. Прежде цирюльник во время еженедельного бритья головы бороды почти не касался, раза три за все время подстригал ножницами, и все. А тут, когда Абдула был уже пристегнут, он взялся намыливать ему бороду. Абдула задергался: э, ты что?! — и энергично затряс головой: даром, что пристегнутый, позволять сбривать свою бороду он не собирался. Но цирюльник негромко прошептал ему на ухо:

— Ты что, хочешь, чтобы она у тебя вспыхнула на электрическом стуле?

Абдула замер. Верить ли цирюльнику, он не знал; но вдруг и вправду вспыхнет? — Нет, Абдула этого совсем не хотел. Больше того, живо себе представив, как вспыхивает борода на лице, Абдула оцепенел и сидел неподвижно все время, пока цирюльник расправлялся с этой бородой. К усам, однако, он мыльной кисточкой не притронулся, а только подстриг ножницами. К этому моменту Абдула уже настолько овладел собой, что сумел спросить:

— А что, усы не вспыхнут?

— Нет, усы не вспыхнут, — отвечал цирюльник, — не успеют.

Новый приступ тошнотворного страха, правда, на этот раз короткий… — э, да что вспоминать! С усами, хоть и без бороды, я все равно на скопца не похож! — Абдула наконец признал в полузнакомом отражении самого себя. Пора оглядываться дальше.

…Да, золотых кранов тут не было, собственно, не было никаких. В стенке над ванной, над серединой, в полроста Абдулы — круглая дырка: кран? В потолке над центром ванны — кружок с дырочками: душ? Над круглой дыркой — два цветных овала, с левого краю густо-синих, к центру бледнеют до белого, сливаясь с фоном, а затем — от розового до густо-красного с правого краю. Только на верхнем еще штрихами с точками кружок изображен, душ, стало быть, а на нижнем — просто кружок, поменьше и без точек. Терморегуляторы, догадался Абдула, сенсорные. Он наклонился, протянул руку и коснулся кружка в нижнем овале. Из дырки тотчас хлынула струя воды, падая по дуге точно на середину ванны. Абдула подставил руку — температура воды не ощущалась. Тогда он провел пальцем другой руки сперва влево — вода заметно похолодела, а потом вправо, и вода сразу стала горячей. Абдула подержал руку под струей, примерился: хорошо, — и оставил воду течь. Трогать верхний овал он поостерегся: окатит, не нужно пока. Тоже ведь точно по центру ванны рассчитан: Абдула уже понял, что температуру воды он регулировать может, а вот силу напора — нет. Ну, и ладно, вполне достаточный напор, наполнит ванну минут за десять, а я как раз тут все до конца осмотрю… — тут на глаза ему попался унитаз, и сразу захотелось помочиться: в дороге-то он ни разу тем убогим унитазом не воспользовался!

…Шум струи заглушался журчанием воды в ванне. Потом Абдула коснулся пальцем черной точки над унитазом, и тут же, почти бесшумно, заработал слив. Жидкость была моющая, голубоватая, как в самолете. В стенке справа от унитаза имелись две щели, одна над другой, а из щелей выглядывали кончики туалетной бумаги. Возле каждой щели — черные точки. Нет, не черные, темно-синие. И для слива такая же, только побольше. Абдула нажал на верхнюю — из щели поползла бумага, потом остановилась. Абдула нажал еще — бумага поползла еще. Понятно. Потом нажал на нижнюю — ничего. Еще раз нажал — опять ничего. Так, ясно. Бумагу меняют с той стороны. Работает одна подача, вторая — в резерве. Первая кончится, вторая начнет подаваться, а первую тем временем заменят. А если обе сразу пускать, то могут одновременно кончиться, и получится задержка. Абдулу охватило смешанное чувство раздражения и восхищения хитроумием гяуров.

Ладно, что там с ванной? — Ванна заполнилась заметно, но еще недостаточно. Абдула потрогал пальцем ноги воду: хорошо, можно еще тепла прибавить. Прибавил. А захочу остановить? — Снова нажал на кружок в центре — струя прервалась. Еще нажал — струя потекла вновь, причем точно той же самой температуры. Запоминает, собака!