Масс-медиа утверждали, что терроризму нанесен сокрушительный, чуть ли не смертельный удар, но это все продолжалось уже без непосредственного участия Абдулы.

Вскоре после Рождества — неимоверно быстро по всем судебным меркам — Абдула получил уведомление о смягчении «за содействие следствию» приговора с пожизненного до пятнадцати лет заключения.

Уведомление доставил адвокат — тот же самый, Абдула не стал его менять, хоть Кимберли и предлагала: зачем? Все равно защищаться он не собирался! При этом адвокат уверял, что легко мог бы добиться вообще условного срока, если не полного президентского помилования, пока Абдула у всех на слуху: достаточно будет только подписать соответствующее ходатайство да провести парочку пресс-конференций. Однако Абдула решительно отказался:

— Не надо! Получил, что заслужил, и даже мало получил. Досижу!

Досиживать оставалось уже не необъятных две тысячи шестьсот девять недель, как вычислилось когда-то, а, на середину февраля 2011 года, с учетом уже отбытого, всего только семьсот и даже меньше: точными расчетами Абдула не занимался, не до того было.

Кимберли попросили принять участие в разработке проекта для федеральной программы постройки аналогичных тюрем, и Абдула неожиданно для себя оказался самым компетентным ее помощником. Еще бы, ведь у него на этот счет имелся ни с кем не сравнимый опыт!

О’рейлиевского размаха федеральный бюджет позволить себе не мог, поэтому главным образом они с Кимберли обсуждали возможности сокращения функций жизнеобеспечивающих систем. Больше всего ресурсов поглощали, конечно же, прозрачно-непрозрачно-гигиенические стены, и правительственный чиновник напрочь отказался даже думать об этих «марсианских технологиях» (ни имени его, ни должности Абдула запоминать не стал: любой другой чиновник на его месте поступил бы точно так же).

Конечно, саморастворяющаяся бумага и самовсасывающие поверхности себя блестяще оправдали: если бы не они, со стыдом вспоминал Абдула, то в недели, когда он погружался в совершенно бесчувственное равнодушие, его камера превращалась бы в настоящий свинарник! Сам он, бывало, в такие периоды даже обеденного подноса не возвращал по три дня, жил без обеда, одними булочками…

Что ж, на такой случай придется предусмотреть какую-то принудительную уборку. Ничего страшного, если плюнуть на стерильность. Таких мотивов продлевать жизнь своим подопечным, как у Кимберли, у правительства все равно никогда не будет.

Ну, и много чего другого. Голограммы с «умертвиями», изображения на стекле можно прекрасно заменить обычными фотографиями. И вообще, Кимберли возводила свою тюрьму в эмоциональном порыве, a priori не желая ни на чем экономить, но если подойти рационально, без эмоций, то все можно упростить в сто, в тысячу раз, причем без малейшей потери эффективности!

И вот Абдула лазил по всей тюрьме, всюду проникал, во все вникал: система связи, коммуникаций, сигнализации, приготовление и подача пищи, доставка узников, продовольствия, посетителей… Дюжий охранник, неотступно сопровождавший Абдулу, как того требовал регламент, мог поспеть за ним далеко не во все щели, дыры и отверстия. Абдулу это забавляло, порой он даже нарочно слегка дразнил охранника, без особой нужды залезая в самые тесные закоулки, пока однажды охраннику не пришлось буквально вытаскивать его за пятки из вентиляционной трубы между этажными перекрытиями, куда Абдула неосмотрительно полез и где застрял.

Техническое образование и конструкторские способности Абдулы, которые он раньше употреблял на изготовление особо хитроумных зарядов, теперь использовались гораздо шире и разнообразнее, и это доставляло ему ни с чем не сравнимые радость и удовлетворение.

Избавившись от необходимости ежедневно задавать Абдуле свой вопрос, Кимберли проводила теперь в тюрьме гораздо меньше времени. Она уже не появлялась в своем изысканном темно-коричневом платье, носила все больше брючные костюмы обычного делового стиля, но выглядеть все равно стала гораздо мягче: черты лица разгладились и округлились, движения сделались не такими стремительными, и напряжение, которое прежде всегда охватывало Абдулу в ее присутствии, полностью исчезло.

На вид при этом она стала как будто старше… «Ей бы замуж, — думал иногда Абдула, — найти бы такого доброго парня, типа ее отца»… Сам он во сне ее больше не видел и вообще «в этом смысле» как на женщину на нее не смотрел.

Посетители к Абдуле приходили по-прежнему, но уже гораздо реже, раз или два в неделю. Теперь, поскольку надо было не стараться забыть об их присутствии, а напротив, с ними разговаривать, общаться, это было гораздо интереснее, но и труднее — забирало гораздо больше сил.

Встречал их Абдула в такой же камере, как его бывшая, но жил он теперь не здесь, а в обычной, хоть и очень просто обставленной комнате на самом верхнем этаже, где располагались помещения для персонала и охраны, а также рабочий кабинет Кимберли.

Комната запиралась только на ночь, так что, по сути, Абдула находился теперь не столько в тюрьме, сколько под «домашним арестом».

Среди посетителей теперь нередко встречались студенты медресе и духовные лица, преподаватели. Абдула всерьез обсуждал с ними создание мусульманского движения «Ислам против террора». Для этих встреч им служил специальный конференц-зал, а не «камерные» помещения.

Впрочем, в бывшую свою «камеру» Абдула тоже наведывался ежедневно, правда, теперь с другой стороны «зазеркалья». Для этих посещений он даже заказал себе специальные очки со стеклами без диоптрий, поскольку видел безупречно. Очки ему были нужны для того, чтобы снимать их, задавая свой вопрос:

— Ну, что, Роберт, ответишь наконец, зачем ты хотел меня убить?..