— Должна перед тобой извиниться, Абдула! — неожиданной фразой начала как-то Кимберли утреннюю встречу. (Вообще-то первой по утрам она приходила нечасто, обычно сразу возникала какая-нибудь группа, а сама она являлась уже перед обедом. Но тут, поди ж ты, извиняться вздумала! Небось, такое приготовила… — Абдула заранее поежился.) — Я обещала тебе визит студентов медресе, но, представляешь, до сих пор не смогла найти ни одного желающего: все как один заявляют, что не хотят иметь ничего общего с террористами! — Кимберли развела руками. — Зато нашлась целая группа твоих друзей… — Абдула вздрогнул. — Они так и называют себя: «Общество друзей Абдулы», — хочешь взглянуть? Их кампус там, возле озера, кусочек можно увидеть из твоего окна… — Она повела подбородком в сторону окна. — Просятся к тебе, — пустить?

Абдула оторопело молчал, потом с трудом выговорил:

— К-каких друзей, откуда?..

— Откуда? — Из разных мест! — невозмутимо отвечала мисс Барлоу. — А друзья самые настоящие, можешь не сомневаться! Одна даже недавно родила дочь от донора… — Абдула не сразу вспомнил, что значит «родила от донора», а когда вспомнил, его передернуло от отвращения. — И назвала эту дочь «Абдула-Мехмет»! В твою честь, Абдула!

— Что ты мне голову морочишь? — возмутился Абдула. — «Абдула-Мехмет» — мужское имя!

— Что за беда? — пожала Кимберли плечами. — В газетах писали, после 11 сентября одна женщина на Украине поменяла свое имя на «Усама бен Ладен»…

Действительно, писали, вспомнил Абдула. Он тоже об этом слышал. Нет, мало, мало мы вас взрываем! — и показалось Абдуле, что в этот раз Кимберли даже чуточку с его невысказанной мыслью согласилась.

— Словом, она хочет, чтобы ты ей эту дочку благословил… Так что их, пустить?..

— Да пошли они все в ж…! — возмущенно воскликнул Абдула.

— Хорошо, я передам им твое пожелание, — спокойно кивнула головой Кимберли. — Врагов себе ты уже выбрал — сам, раз и навсегда, до конца жизни. Но вряд ли будет справедливо лишать тебя права самому выбирать себе друзей…

С этими словами Кимберли пристально поглядела на него, сняла очки, но ни слова не добавив, скрылась в сгустившейся темноте.

Больше до обеда Абдулу сегодня никто не беспокоил.

…А что же журналисты? Неужто пресса совершенно Абдулу забыла? Нет, почему забыла? После решения сенатской комиссии ничего не менять и раскрытия «топографического инкогнито» репортеры к Абдуле приходили два или три раза — сверкали фотовспышками, снимали на видеокамеры, задавали свои дурацкие вопросы… Кое на какие Абдула даже отвечал, чтобы не подумали, что он лишился дара речи. Потом Кимберли сказала, что следующие придут не раньше будущего года: будущего по счету Абдулы, который начинался 22 апреля… Ей удалось утвердить этот пункт тюремного распорядка в суде штата: посещение прессы один раз в год.

Абдула пожал плечами: один так один. А когда фотовспышки засверкали в следующий раз, он было вздрогнул от удивления: сказали же, что через год! — и лишь потом оторопело вспомнил: так ведь и вправду год! Сегодня 23 апреля 2010 года!

Год, целый год пролетел снова, а Абдула и не заметил! Куда же он девался? — Куда-куда!.. На посетителей дурацких разошелся, на шахматы дурацкие, на бумажных голубей дурацких… Но тут же понял, до чего ему это безразлично, и даже слегка обеспокоился: когда-то он встречал бы журналистов пламенными лозунгами, угрозами, постарался бы в завуалированной форме передать весть товарищам на свободе… Сейчас все это почти совершенно его не волновало, скользило мимо сознания, которое словно бы заплыло жиром. Настолько, что даже этот самый факт обеспокоил его самую чуточку, слегка.

И это год всего прошел, вернее, два, а что будет еще через два, через пять, через пятьдесят лет?

Абдула понимал, что следовало бы ужаснуться такому вопросу, но ужаса не было, была только лень. Вот час остался до обеда, вот два часа до ужина… Даже кино смотреть теперь нередко бывало лень. Абдула включал какое-нибудь бессмысленное шоу и часами следил за ним глазами, не сознанием… Про шахматы он и вовсе давно забыл. Забыл и о молитве. Кимберли даже как-то спросила его:

— Ты совсем не молишься, Абдула? Ведь Мухаммед сказал: «Между человеком и неверием стоит намаз». Ты не боишься потерять веру, Абдула?

Нет, Абдула не боялся. Он теперь вообще ничего не боялся. А молитва… Молитва, это, конечно, хорошо, и Коран читать замечательно, только… Абдула не чувствовал ни малейшей связи между своей жизнью и тем, что говорится в Коране. Там одно, у Абдулы совсем другое… Абдуле теперь даже просить стало не о чем. Все, что нужно иметь здесь, у него и так есть, а проситься отсюда выйти… Куда? На свободу? И что там, на свободе, делать со своей свободой?

«Здорово же я оскотинился», — приходило порой ему в голову. Но восстать и встряхнуться мешала мысль, что сейчас что ни сделай, ничего не изменишь, а для того, чтобы ждать терпеливо, лучшего состояния не придумаешь. «Встряхнусь, когда понадобится», — успокаивал себя Абдула и погружался в свою спячку дальше.

Обычные посетители его уже не донимали, до сознания их визиты почти уже не доходили, лишь изредка, просто чтобы развлечься, Абдула то рычал на них, то задавал какие-нибудь вопросы, ответа на которые не ждал… И сам на их вопросы отвечал нечасто и невпопад.

Больше, чем посетители, раздражали Абдулу телефонные звонки жертв 11 сентября, особенно женский голос, говоривший: «Здесь очень жарко, я вся горю…» Звонок из ада, каково? — и Абдула находил у себя все меньше сил для страха и злорадства.

Жарко было и за окном, выдалось очень знойное лето — как все последние, собственно. Земля мало по малу разогревается, как и было предсказано. «Слышите, гяуры, скоро совсем загорится!»

Хорошо, здесь кондиционеры замечательные. Да только, когда совсем загорится, никакие кондиционеры не помогут!

В один из очень жарких июльских дней, когда марево за окном, казалось, проникало в камеру вопреки всякой термоизоляции и кондиционерам, Кимберли, появившись перед обедом, не стала комментировать визит предыдущей группы, как нередко делала, но сперва помолчала, а потом произнесла:

— Ну, вот, ты, наверное, будешь рад, Абдула… — А тот, конечно, точно знал, что после такого предисловия радоваться будет совершенно нечему. — Мой отец, он умер… От инсульта.

Абдула заморгал: он сразу вспомнил Дэна Барлоу, его высокую фигуру, его трубку, его вроде бы сбивчивую, но по сути очень выразительную речь… Нет, радоваться было нечему.

А Кимберли неторопливо продолжала:

— Он ведь никогда ничем не болел, и сердце было крепкое, но после… после мамы так сильно изменился, тосковал, и вот… Так что ты можешь гордиться, Абдула, ты убил не только мою маму, но и моего отца…

И тут впервые за все время спокойствие изменило Кимберли, и следующий свой вопрос она произнесла не «заданным» тоном, нарочито сняв очки, а забыв про очки и жалобно, как ребенок:

— Зачем ты убил моих родителей, Абдула?..

В понедельник 23 августа 2010 года, через два года, четыре месяца и один день после того, как Абдулу привезли сюда, за окном стояла еще жаркая, но уже не такая знойная погода. По голубовато-белесому небу плыли прозрачные перья облаков, листья на деревьях еще не желтели, но уже пожухли и всем своим видом выражали усталость и ожидание близкой осени.

Абдула после обеда лениво лежал у себя на койке: ничего неожиданного от остатка сегодняшнего дня он не ждал. Правда, сегодня утром, ровно в 8 часов, его разбудил оглушительный рев: самолет преодолевал звуковой барьер. На эти звуки Абдула давно уже не обращал внимания, практически не слышал, а тут ударило по перепонкам, словно в первый раз… Сейчас об этом вспоминать, в общем, было уже незачем: два или три пролетевших следом самолета уже таких заметных следов в сознании не оставили.

02:15 АМ, что-то задерживаются они сегодня… Абдула неторопливо повернулся на другой бок, лицом к стеклу: там уже было прозрачно и светло, комнату заполняли какие-то люди, десятка полтора, и в дальнем углу, в стороне, куда смотрели ноги Абдулы, на белом фоне (драпировки сегодня не было) вроде бы промелькнул знакомый силуэт мисс Барлоу в темно-коричневом платье. Но вглядеться Абдула не успел: стоявший прямо против него рослый мужчина в белой рубашке заслонял обзор. И тут живот мужчины внезапно брызнул во все стороны подобием красных лепестков, стекло перед Абдулой тут же заляпалось красным просвечивающим пятном с какими-то темными кусками — кишки?.. желудок?.. — и следом койку вместе с комнатой сильно тряхнуло, а по стеклу побежали густою сетью трещины, как тогда, по гипермаркету, — только не через площадь, а тут же, рядом, на расстоянии руки, и сразу полностью погас весь свет и наступила полная тишина.