Абдула ее видел, на фотографиях, и даже готов был согласиться с такой характеристикой, но внешне выражать этого не стал. А мистер Барлоу помолчал немного, переводя дыхание, а затем сделал еще шаг навстречу Абдуле и, глядя на него в упор, спросил, еще более высоким голосом:

— Абдула! Зачем ты убил мою жену?!

Вопрос, конечно, не был совсем уж неожиданным, но Абдула все-таки вздрогнул. Мистер Барлоу, отвернувшись, вынул из кармана зажигалку с хоботком, специальную, и принялся раскуривать свою трубку. Его дочь подошла к нему и ласково положила руку ему на плечо. Свет за стеклом погас. Стена осталась черной.

Абдуле впервые за все время сделалось как-то странно не по себе. Мистера Барлоу наверняка тоже можно было бы во многом упрекнуть, как всех этих свиней, но вот сам он свиньей определенно не был. Жену свою он по-настоящему любил и к миллиардам, судя по всему, действительно был совершенно равнодушен, а это редкость. Конечно, было бы смешно думать, что он и вправду жил на свои заработки: это на всем готовом, жена и дочь ему одежду выбирают, запонки-машины покупают, билеты в бизнес-классе оплачивают, да еще капитал приумножают! При такой жизни на свои собственные заработки он себе разве что газеты да табак для трубки покупает! И после стольких лет комфорта он вряд ли стал бы так охотно пользоваться туристским классом, это ясно. Однако сам он как будто верил тому, что говорил. И жена ему была действительно дороже бизнес-класса. Абдуле стало его жаль. Впервые испытав такое чувство, Абдула толком не знал, как к нему относиться. Можно ли жалеть врагов? — Подумал и решил, что можно. Это щадить их нельзя, а жалеть — почему нельзя? Можно. Но надо будет посмотреть в Коране…

Словно подслушав его мысли, «она» внезапно возникла за стеклом в конусе света, теперь уже одна, ни отца, ни мягких стульев в помещении больше видно не было.

— Мой отец очень любит Коран, Абдула, — сказала она, и Абдула чуть не подпрыгнул от такого совпадения. — Он говорит, что это замечательная поэзия, и часто читает оттуда целые отрывки, конечно, по-английски, чтобы мне было понятно…

«Да уж конечно!» — хмыкнул про себя Абдула: арабский мистера Барлоу он слышал.

— У тебя бы, наверное, получилось гораздо лучше… Ты бы мог читать и по-арабски, я думаю. А не умеешь, мог бы выучиться, там есть… — Она повела подбородком в сторону монитора за спиной у Абдулы. — Почему ты так мало читаешь, Абдула? Ты не любишь читать? Даже Коран? Там так много говорится о милосердии! Я ведь кое-что запомнила, хочешь, процитирую?

— Ваши говорили, даже дьявол может цитировать Священное Писание! — огрызнулся Абдула.

— Да, безусловно, может, — кивнула в ответ мисс Барлоу. — Может и цитировать, и комментировать, и даже переписывать…

«Что она, собственно, имеет в виду, эта стерва?» — возмущенно подумал Абдула. Но конус света вокруг нее уже погас, а стенка оставалась черной.

Вопроса своего сегодня Абдуле она не задала.

Больше до обеда Абдулу сегодня никто не беспокоил, свет за стеклом скоро зажегся, но помещение оставалось пустым.

После обеда тоже как будто никто не приходил. Стекло, утратив свой светло-зеленый цвет, все время оставалось черным.

Несколько первых минут Абдула полагал, что это просто случайная задержка, потом подумалось, что, может, и сегодня там персонал, прячется во тьме… Но в это время полыхнула короткая вспышка света, ровно на столько, чтобы убедиться: в «зазеркалье» пусто, — и снова чернота.

Казалось бы, нет никого, и ладно! Однако очень скоро Абдула почувствовал, что эта пустая чернота тревожит и раздражает его гораздо больше, чем дурацкие вопросы очередных визитеров. К тому же непонятно, в конце концов, правда там нет никого или же все-таки кто-то прячется, войдет и выйдет?

И эти неожиданные вспышки света, через неправильные промежутки и на неравные отрезки времени — то несколько секунд, а то и целых полминуты…

Не помогли ни «самолетики», ни долгая отсидка на унитазе: я тут сижу, а они там смотрят… Или не смотрят? — Да, вечер воскресенья показался Абдуле самым тяжелым.

Наутро в понедельник появилась очередная группа инвалидов, человек пятнадцать. Эти были заметно меньше покалечены, чем предыдущие: в колясках никто не сидел, на костыли не опирался, рук загипсованных на перевязи не держал, и лица забинтованные белыми пятнами не светились, только пять или шесть опирались на палки, да еще столько же сидело на стульях. В основном инвалидность выдавали осунувшиеся лица, нерезкие движения…

Абдула приготовился услышать: «Зачем ты перебил мне ноги, Абдула? Зачем ты отбил мне почки, Абдула?» — но посетители молчали.

Они молчали полчаса, сорок минут, час… Потом неторопливо удалились, так и не сказав ни слова. На этот раз при их уходе свет не погас, они так и вышли, раздвигая портьеры на глазах у Абдулы; тем, кто сидел, помогли подняться со стульев и выйти остальные. Что там, за портьерами, подглядеть не удалось, да и что там будет? — Пустое пространство, видел же, когда там школьники бесились!

«Самолетиков» при инвалидах Абдула не запускал, а когда они вышли и минут пятнадцать в «зазеркалье» было пусто, подумал, не взяться ли. Однако свет погас, потом минуты через две зажегся, и появилась новая группа, такая же, как перед этим.

«Э, ну вас!» — подумал Абдула. Разглядывать новых посетителей он демонстративно не стал: пошагал по своей камере, потом даже побегал, поотжимался от кушетки, раз десять: вы инвалиды? Ну, а я вот — нет! Глядите! Еще глядите! Он даже перекувыркнулся через голову: на мягком полу кувыркаться было легко и приятно.

Когда следом за этими явилась следующая группа, Абдула даже не видел, как они выходили-заходили, при свете или без, — к исходу часа он специально укрылся на унитазе. «Пусть они там ломают себе голову над сценарием: гасить свет, не гасить, — а я даже смотреть на это не хочу!» Абдула был доволен, записал себе очко. К тому же и движения его взбодрили.

На третью группу Абдула не удержался, посмотрел. Она была поменьше: четверо сидели — три женщины, один мужчина, семеро стояли — трое мужчин, две женщины и еще двое — сразу и не разобрать: короткие волосы, джинсы-блузоны, да нет, конечно, бабы, — всех округлостей не спрячешь, хотя и похудели, от переживаний… Ничего, для них это даже полезно, лишний жир согнать, и без диеты, за бесплатно! «Спасибо мне должны сказать!» — Абдула хмыкнул.

К физическим упражнениям после часа интенсивных занятий больше не тянуло, и Абдула растянулся на кушетке, спокойно пролежал весь этот последний предобеденный час. Глаза зажмурил, от стенки отвернулся: глядите, сколько влезет, на мою задницу!

Перед самым обедом, как всегда, явилась «эта стерва», мисс Барлоу. Прогрохотал, как по заказу, самолет, она немного помолчала, пережидая грохот. Абдулла, увидев ее мельком, больше в ту сторону не смотрел; уселся на кушетке к ней спиной и уставился на часы: 11:57 АМ, — терпеть от силы три минуты.

— Приятного тебе обеда, Абдула, — донесся из-за спины ее спокойный голос. — Но, переваривая пищу, не забывай подумать, ты помнишь, о чем… — пауза.

И — ожидаемый вопрос:

— Абдула, зачем ты убил мою маму?..

Обед принес, конечно, облегчение, но Абдула с унынием отметил, что прежней радости ему шурпа уже не доставляет. Привык, приелось, да и пожелание «приятного обеда» от «этой стервы» радости не прибавляло.

Шурпу он выбрал сам. Возможность выбрать что-нибудь другое, как всегда, имелась, но Абдула понимал: разнообразием тут делу не поможешь. Да и не привык он к разнообразию… Зачем оно? А если тут и вправду полвека просидишь, любое разнообразие покажется однообразным… Абдула пригорюнился. Вот и молитву надо было перед обедом совершить. «Эх, ты!» — укорил себя Абдула. В принципе, можно и сейчас, но настроения ни на молитву, ни даже просто на монитор не было никакого.

Абдула снова разлегся на кушетке и, упрекая себя, что тратит зря драгоценные свободные минуты, собственно, целый час, так с упреком и уснул… Спал он несладко, снилось что-то тягостное, часто просыпался и снова забывался в тяжелой дреме… Как бы то ни было, так пролетело добрых три часа. Когда совсем уже проснулся, на часах светилось 04:01 РМ. «Вот здорово! Выходит, добрых два визита я проспал!» — поздравил себя с небольшим, но явственным успехом Абдула.