— Так ты откуда, говоришь? — переспросил кто-то из ребят за столом.
— Из Грузии! — с гордостью отвечал Гизо. — I’m from Georgia!
— Hay, boy! — радостно осклабился огромный негр, недавно поступивший на работу, и полез обниматься с Гизо: — I’m from Georgia too!
Гизо вытаращил глаза: не сразу до него дошло, что негр не претендует на грузинское происхождение, а имеет в виду американский штат Джорджия, который по-английски пишется и произносится точно так же: Georgia — «Джорджа».
Гизо стал торопливо объяснять, что он не из американской Джорджии, а из настоящей, которая на Кавказе, но почти никто из работников карьера ни про какую другую «Джорджию», кроме американской, и слыхом не слыхал, и потому Гизо с этой минуты превратился для ребят в какого-то «человека ниоткуда»… Абдула, в отличие от американцев, про Грузию слыхал, его страна располагалась не слишком далеко оттуда, и пару-тройку веков назад его предкам случалось даже воевать с грузинами, так что при нынешнем раскладе они с Гизо получались почти что земляки. К тому же перспектива грузовика с аммоналом тогда еще не растворилась окончательно, и Абдула сошелся с оказавшимся в своеобразной изоляции кладовщиком поближе. Гизо и до того вообще-то находился в каком-то промежуточном положении: ни работяга, ни начальник. Немногочисленное начальство начиная с мастера по вечерам на карьере не задерживалось, разъезжалось по окрестным городкам. А кладовщик, хотя и оставался: своего жилья в окрестностях у него не было, — однако, что ни говори, но слиться с кланом работяг окончательно не мог, тем более сейчас, когда вдруг всплыло его какое-то непонятное происхождение. Поэтому Абдула оказался для него желанной отдушиной. Что ни вечер, они встречались за холодным пивом, и Гизо, изрядный говорун, рассказывал смешные анекдоты и разные потешные истории из своей прежней грузинской жизни. В частности, вот эту, которая сейчас пришла на память Абдуле.
Благодаря своему «очень неплохому положению» Гизо нередко приходилось ездить по Грузии в служебные командировки, где принимали его, в силу того же «положения», тоже весьма неплохо. Грузины, впрочем, и вообще славятся своим гостеприимством, Абдула об этом знал и сообщить о том не преминул, чем вызвал радостную улыбку у Гизо, но все равно, человека «с положением» всюду принимали с особенным почетом.
— Of course! — кивнул согласно Абдула, еле удержавшись, чтобы не сказать: «Канешна!»: выдавать свое хотя бы шапочное знакомство с русским языком не годилось.
После короткой паузы, во время которой, очевидно, посмаковал воспоминания о своем прежнем «положении», Гизо продолжил свой рассказ.
В тот раз он приехал в отдаленную область Грузии, в Хевсуретию: отдаленную не потому, что далеко, от столицы там едва за сотню километров, но потому, что туда дорога трудная: «Там такие горы высокие, знаешь?» — и Гизо показал руками, какие там высокие горы. Строительный карьер, вообще-то, тоже располагался практически в горах, и Абдула обвел глазами открывавшийся с террасы горизонт, но Гизо, проследив за его взглядом, только пожал плечами: понятно, что эти отовсюду обступившие карьер невысокие, желтоватые, скалистые, почти лишенные растительности горы по сравнению с Кавказскими горами все равно, что табуретка.
Так вот, там, на Кавказских горах, Гизо оказался свидетелем необычайнейшего происшествия, впечатление от которого не изгладилось у него и по сей день. Случилось там убийство, а надо признать, при коммунистах убийства случались не так уж часто, подчеркнул Гизо: будучи при коммунистах «человеком с положением», Гизо и сам, несомненно, состоял в коммунистической партии, но заострять на этом внимания не стал. В конце концов, тогда все состояли… — Абдула понимающе кивнул: говори дальше!
В убийстве заподозрили «кровника» убитого, что значит человека, находившегося с ним в кровной вражде, все еще тлевшей кое-где в этих отдаленных районах.
«Кровник», однако, не признавался; милиция его задержала, но скоро отпустила: «допрос с пристрастием» он выдержал, а никаких улик против него не было.
И вот тогда его решили подвергнуть особому испытанию. Имелось там у них святилище, — Гизо описал, полуразрушенная часовенка на вершине горы, даже креста на ней не сохранилось, только люди приносили свечки и зажигали, прилепив прямо к каменной стене, кто внутри часовенки, а кто и снаружи, с подветренной стороны. Два раза в год там справлялся также местный религиозный праздник в честь святого Георгия: известное дело, Грузия — Георгия![14] Праздник заключался в том, что все собирались на полянке у подножия часовни, резали быков и баранов — столько, что там пониже речка вся красная была от крови! — Гизо взмахнул руками. — Люди собирались со всей округи, и даже из Тбилиси приезжали. Потом жарили шашлыки, пили местную водку «жипитаури» и пиво: виноград в Хевсуретии, понятно, не растет, высоко, вина нет, зато ячмень растет, и пиво у них очень хорошее, из ячменя, — и Гизо с Абдулой чокнулись баночками: здесь пиво тоже неплохое.
— А священника нет? — спросил Абдула.
— Ты что! — воскликнул Гизо. — Священников там при коммунистах три поколения людей в глаза не видело! Сейчас, наверное, появились…
Гизо приумолк, призадумавшись над сравнительными достоинствами и недостатками коммунистической власти и нынешней. Общий вердикт, очевидно, он все-таки вынес в пользу коммунистов. «Все равно, народ веру не забывал, жертву приносил!» — почему-то зарезать и съесть быка или барана у них считалось «жертвой». Впрочем, на родине Абдулы тоже справлялись сходные обычаи, только что пива при этом не пили.
— А зачем целого быка резать? — поменял тему Абдула: священники его, в конце концов, не очень интересовали. — Мяса же много останется.
— Ну, бычок молодой, небольшой… — объяснил Гизо. — И потом хевсуры, знаешь, как едят? Одного бычка вчетвером съедают! Горцы, они же великаны!..
Абдула спорить не стал, плечами пожал: великаны так великаны. Кто его знает, может, и великаны.
— Да ты слушай, слушай! — горячо продолжал Гизо. — Я же не про праздник тебе рассказываю!
— Да я слушаю! — подтвердил Абдула и открыл новую баночку пива.
— Вот часовня, да? («It’s the chapel, yes?») На вершине горы стоит. — Гизо изобразил руками гору. — И туда тропинка ведет, прямо по гребню горы, — вот так, видишь?.. — он провел правой рукой вдоль продолжавшей изображать склон левой. — И там вдоль тропинки, по краям, люди стоят, вся деревня, много людей!..
— Что, все время стоят? — не понял Абдула.
— Почему «все время»? — в свою очередь не понял Гизо. — Не все время, когда надо, тогда стоят. Потому что это не простая часовня. Там каждый человек правду говорит!
— «Детектор лжи», да? — усмехнулся Абдула.
— Не веришь? — возмутился Гизо. — Я сам видел, вот послушай!
— Да я слушаю! — повторил Абдула и пододвинул к Гизо новую баночку пива: платили они обычно по очереди, но Гизо все же чаще. Баночку он взял, но тут же, не открывая, отставил: не до пива пока что.
— Вот смотри, люди вдоль дороги стоят, а этого человека привели, и он должен среди них пойти, до часовни подняться.
— Что, насильно привели?
— Нет, почему насильно! Он же говорит, что ни в чем не виноват! Вот пусть пойдет и докажет!
— Значит, он согласился?
— Конечно, согласился! Ему же с этими людьми жить, как не согласишься?
Ну да, кивнул Абдула. На «детектор лжи» тоже многие соглашаются. По сходным причинам.
— Значит, чтобы себя обелить, достаточно подняться к часовне по тропинке и ни в чем не признаться?
— Вот именно! Только медленно надо идти, таким медленным шагом, а люди вокруг, пока идешь, говорят тебе: «Признавайся! Признавайся! Сними с себя кровь! Признавайся!»
— И вот, — я сам это видел, меня тоже позвали… Он идет, медленно так, но как будто спокойно, а люди вокруг: «Признавайся! Скажи! Сними с себя кровь! Сними! Сними!» — Гизо, заметно волнуясь, даже произнес несколько слов по-грузински: «сисхли моихсен, сисхли, сисхли!» — потом схватился за банку, но тут же выпустил. — «Скажи, признайся, скажи!» Там все стояли, старики, женщины, мужчины, и дети тоже, и все говорили: «Скажи, признайся! Скажи, скажи!» — Гизо перевел дыхание, затем продолжил: — И вот, я говорю, я сам это видел, другие бы рассказали, не поверил: он шел сперва так спокойно, да? А потом все тише, тише, все медленнее… И вот, даже до часовни не дошел, прошел только половину дороги, ну, может, немного больше половины, но до часовни не дошел — и вдруг как остановился! Как упал на колени! И как закричит: «Да, я убил! Я!» — Гизо откинулся на стуле, в упор посмотрел на Абдулу: — Представляешь? — и схватился за пиво.
