«По выбору» — жаль, разбираться времени нет. «Американский» завтрак, — небось, оладьи с кленовым сиропом и жутким кофе: спасибо; «Английский» — это что, яичница с беконом? — Абдулу передернуло. Оставался только завтрак по-французски, что значит круассан, немного джема, может быть, кусочек плавленого сыра, стаканчик сока и, наверняка, приличный кофе. Немного, но в такую рань есть все равно не хочется.

Поднос с французским завтраком Абдулу не разочаровал, таким и был, как ожидалось, только еще наряду с кофейником имелся там и чайничек на выбор.

Прежде чем приступить к еде, Абдула покопался в меню на мониторе: нет ли каких-нибудь новостей? И, не слишком удивившись, нашел: информационных каналов там имелось множество. Включив сначала Си-эн-эн — никаких терактов нигде сегодня не было, — потом спортивную программу, Абдула принялся за круассан. Ел не торопясь, с удовольствием, но все равно уложился в срок и протиснул поднос под заслонку, когда часы показывали без одной минуты девять. Так, и что теперь?

…Да, самолеты за это время пролетали — раз или два, и Абдула с приятным удивлением подумал, что почти не обращает на них внимания: привык, наверное, а может, звукоизоляцию включили… — Как бы там ни было, но солнечное утро, вымытое тело, чистая одежда и вкусный завтрак внушали бодрость, да еще эти придурки, «Чикаго Криденс», кажется, наконец-то побеждают! — Ну вот, смотри-ка, вот еще один рывок… — монитор неожиданно погас, рев болельщиков и голос комментатора исчезли.

Словно в каком-то неимоверно отчетливом «дежавю» Абдула уже знал, что за этим последует. И не ошибся. В наступившей, от внезапности глубокой, тишине прозвучал спокойный, знакомый, но оттого ничуть не менее противный голос:

— Абдула! Абдула! Почему ты убил мою маму?

Абдула оглянулся почти против воли. Да, все как вчера. Вместо салатовой стены — черная поверхность, а за ней, в конусе желтоватого света, только в этот раз стоя, но в том же темно-коричневом платье она, Ким Барлоу. Смотрит, не мигая, на Абдулу и повторяет свой вопрос:

— Почему ты убил мою маму?

Свет гаснет, конус исчезает, но Абдула не успевает перевести дух, как тут же в другой части «зазеркалья» (дурацкое слово из их дурацкой сказки, но подходит!) зажегся новый конус, а в нем — парнишка в ковбойке и в коротких штанишках, невысокий, щуплый. Он смотрит на Абдулу и говорит:

— Я — Джонни, Абдула, Джонни Карр. В тот день мне исполнялось десять лет, и мама хотела мне купить… — мальчик сглотнул. — Но она ничего мне не купила, потому что ты убил ее. Абдула, почему ты убил мою маму?

Абдула не знал, что отвечать, да он и не успел бы ответить, если бы даже знал: конус погас, и Джонни исчез, как исчезла перед этим Ким Барлоу, но тут же зажегся следующий, и оттуда раздался такой же вопрос: «Абдула, почему ты убил…» И снова, и снова: конусы гасли и вспыхивали один за другим в разных концах «зазеркалья». Абдула, как завороженный, еле успевал вращать головой из стороны в сторону, и отовсюду доносились одни и те же вопросы: «Абдула, почему ты убил мою маму… мою девушку… моего мужа… брата… жену?..»

Сколько времени это будет продолжаться? — Абдула отвернулся: не буду, не буду смотреть! — А куда еще смотреть? — монитор погас, окно наружу стало непрозрачным, и только индикатор обещанных напитков с булочками продолжал успокоительно светиться. Абдула, сам не зная, что делает, нажал: приподнялась заслонка, возник стаканчик с кофе, Абдула схватился за него и тут же услыхал:

— Что, вкусный кофе, Абдула?.. Моему Билли кофе по-турецки тоже очень нравился… Только он больше никогда не выпьет кофе по-турецки, потому что ты его убил. Почему ты убил моего Билли, Абдула?

Не дослушав, Абдула швырнул свой кофе на пол, кофе разлился, и тут же пол, со всхрюком-всхлипом, всосал в себя всю жидкость без остатка, и только стаканчик остался лежать на салатовой поверхности. «Точно, как в ванной!» — почему-то с ужасом подумал Абдула и посмотрел в ту сторону: стенки у ванной не было! То есть она была, но стала вся, вместе с дверцей, совершенно прозрачной! — и значит, там не спрятаться, подумал обреченно Абдула. Недоступным взору оставался только унитаз, который заслоняла оставшаяся непрозрачной часть стены. Но сколько можно проторчать на унитазе? — целый день не просидишь (а что-то очень определенно произнесло у Абдулы в душе: «Не целый день. Всю жизнь»).

Абдула сел напротив погасшего монитора спиной к «зазеркалью», зажал голову в ладонях и постарался ничего не слышать.

«Значит, вот она что придумала, эта ведьма! Так и будут день и ночь жужжать мне в уши: Абдула! Зачем ты убил моего Джонни, Абдула!..» — Абдуле пришла на память история, которую рассказывал когда-то грузин Гизо.

Грузин Гизо работал на карьере, где добывали камень для строительства, кладовщиком: выдавал Абдуле заряды аммонала для взрывных работ, поскольку Абдула устроился туда подрывником в надежде раздобыть побольше взрывчатки.

Аммонал, конечно, барахло по сравнению с той, например, взрывчаткой, которую они использовали для взрыва гипермаркета. Но если его будет много, целый грузовик, то сгодится и аммонал. Можно подорвать, к примеру, развязку автострады в часы пик: Абдула даже место тогда присмотрел, на выезде из… — имя города по привычке проглотил, незачем говорить, даже мысленно, может, еще когда пригодится, — там пересекалось сразу четыре крупных автострады, многоуровневая развязка на плане лепестками расходилась во все стороны, а в самом низу — как раз возле опор — можно съехать на аварийную полосу, включить аварийную сигнализацию, постоять минутки три, поголосовать: якобы надо по спецтелефону техпомощь вызвать, — потом кто-то — свои, естественно, — подберет, отъехали на километр, нажали кнопку, и!.. — Абдула так живо представлял себе огненный цветок взрыва, падающие опоры и как проваливается дорожное полотно, да не одно, четыре уровня! — и десятки, сотни машин, не успевая затормозить, толкают одна другую и срываются в это бушующее пламя пополам с черным облаком дыма и пыли, потом, конечно, это будут многократно повторять по всем каналам: найдется непременно какой-нибудь любитель, который совершенно случайно окажется на просто замечательной позиции с готовой видеокамерой и успеет все заснять. Ха, знаем мы таких любителей! Да, мы хорошо их знаем… Но снято будет замечательно: паника на лицах сквозь лобовые стекла, ревут клаксоны, — это гораздо лучше просто взрыва, когда большинство гибнет, не успев даже понять, что происходит: нет, большинство здесь очень хорошо будет понимать, что с ними происходит!.. Welcome to ад, гяуры!

Но разжиться грузовиком с аммоналом на карьере не получилось, — обычно безалаберных американцев после 11 сентября как подменили, и ни о малейшем доступе к запасам аммонала не приходилось и мечтать: грузину Гизо привозили на карьер ежедневно ровно столько зарядов, сколько необходимо для сегодняшних работ, что значит полтора-два десятка, и ни одним зарядом больше. А где находится центральный склад, откуда это привозили, не полагалось даже спрашивать. Поэтому Абдула, поработав три месяца, уволился оттуда, но с грузином Гизо успел сойтись.

Они там все жили в общежитии при карьере и душными вечерами собирались на террасе маленького карьерного кафе-буфета. Завтраки-обеды тоже происходили тут. Это был единственный центр досуга и развлечений на двадцать миль вокруг, и те, кому было лень тащиться за двадцать миль в ближайший городок, сидели тут, пили пиво, играли в дартс, смотрели телевизор… Абдула тоже пил холодное пиво со всеми: во-первых, не стоит выделяться, во-вторых, очень уж хотелось, а главное, пива Коран не запрещает, это же ячмень, а не виноградный сок! (Насчет Корана и ячменя Абдула, конечно, биться об заклад не стал бы, но большой необходимости в углубленных богословских изысканиях по данному поводу не видел.)

Грузин Гизо, круглолицый полноватый курчавый брюнет лет пятидесяти, английским владел неплохо, хотя и со страшным акцентом, но поговорить любил, и акцент ему не мешал, как не мешал и собеседникам: никто ведь особо к его разговорам не прислушивался! По словам Гизо, прежде, при коммунистах, и потом, при Шеварднадзе, он занимал у себя в Грузии очень неплохое положение, но дальше у него там что-то не сложилось, и вот пришлось перебираться в Штаты, а здесь он застрял на должности кладовщика: карьера не ахти, но все же сыт, одет, и работа не пыльная… — Гизо слегка прокашлялся: «не пыльной» в буквальном смысле слова здесь, на карьере, никакая работа не была. — Конечно, здесь не Грузия, но что поделаешь!..