— Надеюсь, она ничего. А иначе зачем было писать. Но насколько я могу судить, не исключено, что это китч.

— Есть многое и в китче, друг Горацио… — начала было Мейзи и рассмеялась. — Нет, по-моему, это и вправду хорошо.

После чая большинство гостей собралось уезжать, но Мейзи стала упрашивать Тоби, чтобы он остался.

— Обед будет более чем скромный, — предупредила Аманда, и вид у нее был не слишком довольный.

— В таком случае мы поедем в Клер, съедим там по сандвичу, — сказала Мейзи. — Тоби уезжает на несколько месяцев, и мне хочется побыть с ним все то время, пока он у нас.

Аманда бегло поцеловала его в щеку, и они уехали. Дело шло к вечеру, но жара еще не спала. В машине Мейзи сказала:

— Мы ведь не навеки расстаемся. Ты сможешь там сделать прекрасную работу. А я приеду тебя проведать — если ты только хочешь.

— Конечно, хочу, малыш.

Он и в самом деле чувствовал, что будет скучать по ней. Сегодня она была именно такой, какою особенно ему нравилась: не проявляла никакой нервозности, всячески старалась его ублаготворить. И только одно насторожило Тоби.

— Мне было невыносимо тяжко слушать притчу Питера, — призналась она. — Словно меня ударили по больному месту.

— Мы все куда ранимее, чем думаем.

— А мне бы, пожалуй, даже хотелось, чтобы ты был ранимей.

— Да что ты обо мне знаешь…

Из Клера Тоби удобней всего было вернуться в Лондон кембриджским поездом, и Мейзи отвезла его на станцию. Они стояли на залитой солнцем платформе, изредка перебрасываясь словами. Потом увидели довольно близко дымок паровоза.

И тут Мейзи бросилась ему на шею.

— Счастливо, милый. Ты будешь мне писать?

— Думаю, что частенько.

— Сходи в те места, где мы бывали вместе.

— Непременно.

— Когда будешь есть groque-monsieur, вспоминай меня.

Она рассмеялась, и последнее, что он увидел из окна, было сияние ее улыбки.

До отъезда во Францию Тоби успел посмотреть телепередачу о творчестве матери. Съемка была произведена заранее, так что у телевизора они сидели всей семьей.

Миссис Робертс появилась на экране маленькая, как воробышек; перед объективом она держалась непринужденно; на ней было то самое, теперь уже не по сезону теплое, платье, которое она купила для вернисажа в Кембридже.

— Подумать только, ведь это я!

— Да, Дора, ты, — сказал мистер Робертс, придвигаясь к ней поближе.

Между тем на экране ведущий спрашивал ее, правда ли, что она такая затворница.

— Ну, я бы не сказала. Просто люблю свой дом, вот и все; я не очень общительная.

— Разрешите спросить: когда вы начали заниматься живописью?

— Мне кажется, малевала я всегда, сколько себя помню. Но всерьез занялась этим только последние пять лет.

— Вы пишите с натуры?

— Не совсем так. Ну, правда, иногда смотрю в окно. Но большей частью придумываю свои картины из головы.

— Знаете, ваша живопись привлекла довольно большое внимание. И я бы сказал, вполне заслуженное. Доставляет ли это вам удовольствие?

— Я рада, что людям нравятся мои картины.

Затем показали несколько ее полотен (в черно-белом цвете особого впечатления они не производили) и под конец — ту картину, которую приобрела Аманда: миссис Робертс у себя в кухне.

— Почему вы это написали?

— А почему бы нет? Подвернулся сюжет — вот и написала.

Вскоре интервью закончилось — миссис Робертс, верная себе, и эти семь минут была немногословна.

— Вот так, — сказал мистер Робертс, выключая телевизор. — Надо же, до какого дня я дожил, а?

Тоби поцеловал ее.

— Поздравляю, мам.

— Никак не могла придумать, что бы им такое сказать. И они спрашивали меня про людей, которых я знать не знаю. Называют меня примитивом, а я-то думала, это обезьяны такие.

— Не совсем, — возразил Тоби, — и вовсе ты не обезьяна. Ты у нас замечательная.

— Если бы я чаще показывалась на людях, вообще мелькала, то, думаю, вокруг меня не было бы всего этого тарарама, — мудро заметила миссис Робертс. — Вот ведь, не понимают, почему дома мне хорошо, а встречаться с новыми людьми в тягость. Это для них загадка.

И все-таки, когда к ней пришел успех, кое-что в ее жизни изменилось. Так, соседки, прежде забегавшие к ней поболтать, теперь больше не заглядывали.

— Вот и ладно, — говорила миссис Робертс, — мне работать нужно. А когда приходится угощать чаем то одну, то другую, только от дела отвлекаешься.

Наконец Тоби уехал в Париж. Большую часть времени он проводил в Национальной библиотеке. Мейзи приехала разок его проведать, и они попробовали заново пережить былые счастливые дни, но это еще не удавалось никому. И все же Мейзи казалась спокойной и довольной. Через некоторое время он завел мимолетную интрижку с первой попавшейся девушкой — студенткой, которую подцепил в кафе на бульваре Сен-Мишель, — и получал от нее то, что ему было нужно. А при расставании ни одна из сторон не испытала особого огорчения.

Но жилось ему все это время довольно безрадостно. Париж уже потерял для него прелесть новизны, а с нею в какой-то мере и прежнее очарование; работа не ладилась. Трудился он не покладая рук, но бесконечные научные изыскания надоели ему до тошноты. «Сен-Жюста» он так и не переделал: просто не знал, как к этому подступиться.

Недели за две до возвращения домой он послал письмо Клэр. На первый взгляд обычное дружеское письмо, написанное без всякого расчета. В действительности же расчет тут был.

«Я все больше и больше убеждаюсь в том, что жизнь ученого не для меня. Хочется выйти в широкий мир, хоть немного понять, что к чему. Но если я брошу диссертацию, это будет жестоким разочарованием для всех, включая отца с матерью, так что придется мне как-нибудь ее дотянуть. Но все-таки я приуныл, еще немного Французской революции, и я, кажется, вообще свихнусь».

На самом деле такая опасность грозила ему меньше, чем кому бы то ни было, но, как Тоби честно себе признался, он несколько сгустил краски, чтоб вызвать ее сочувствие.

Ответ Клэр оправдал все его надежды.

«По-моему, Вы дурите — ведь Вам предоставлены такие возможности! Ими бросаться нельзя. Впрочем, какое у меня право поучать других, когда я сама себя проклинаю? Но если Вы нуждаетесь в совете, я уверена, папа Вам его даст; мне помнится, он даже обещал. Может быть, потолкуем об этом, когда Вы вернетесь? Кстати, и мне хотелось бы с Вами кое о чем посоветоваться, так что придется Вам быть мудрым старейшиной племени. Позвоните мне. Привет».

В Лондон он приехал промозглым ноябрьским утром. Пахло сыростью и почему-то хризантемами, под ногами сочились водою палые листья. Он сразу поехал к себе, Тиллеру пока звонить не стал — да и что он ему скажет?

Первой, кому он позвонил, была Мейзи. И к величайшему своему удивлению, узнал, что она, ничего ему не сообщив, уехала с Амандой — та, как обычно, устремилась в погоню за солнцем.

— Мисс Мейзи, должно быть, вернется еще до рождества, — сказала ему экономка, и в голосе ее были ободряющие нотки.

Вот тут-то он позвонил Клэр, и та бурно ему обрадовалась. Можно ли встретиться с ней? Конечно, можно, почему же нет? Ведь он приедет в Глемсфорд, да? Дома только они с отцом. Мать в Австрии, катается на лыжах в Альпах. «И зря, это совершенно не по ней. Бедняжка, вечно она себе что-нибудь ломает. Переломы, правда, не серьезные — так, по пустякам».

В Глемсфорд он приехал в субботу. Клэр в брюках и синем свитере — ворот хомутом — открыла ему сама и, бегло поцеловав — так, словно он старый друг и это всего-навсего привычный ритуал, — ввела в холл. Там, как всегда, гуляли сквозняки, но в очаге ярко пылали огромные поленья, и они уселись на длинной низкой скамье поближе к огню.

— Прежде, чем перейти к делу, надо выпить, — сказала Клэр.

Она налила ему виски, а себе джина.

— Ну так. А вы, Тоби, хорошо выглядите, несмотря на все ваши сомнения и колебания.