— Разрешите взглянуть на них?

— Но ведь ничего из этого не выйдет, а? — сказала миссис Робертс, и вопрос ее прозвучал печально.

— Не знаю, — ответила Мейзи. — Я пока просто провожу рекогносцировку.

И миссис Робертс в полном смятении повела ее наверх показывать картины. Она и в самом деле потрудилась изрядно. По размеру картины были разные, и каждая привлекательна на свой лад. Присев на корточки, Мейзи долго рассматривала их с видом профессионала — то хмурилась, то улыбалась. Наконец она поднялась.

— Если он решит их выставить, вам нужно будет на каждой вещи указать цену.

— Вы хотите сказать, мне за них заплатят? — Миссис Робертс была ошарашена.

— Конечно, если только они будут проданы; но при этом галерея удержит пятнадцать процентов комиссионных.

— Да я ни малейшего понятия не имею, сколько за них просить!

— Ну, грубо ориентировочно так: за небольшие — по десять фунтов, за уличные сценки — по тридцать. Не отдавать же их задешево. Цена сама по себе уже производит впечатление на покупателя.

— Тридцать фунтов!

— В общем, послушаем, что скажет мистер Дриффилд. — И Мейзи улыбнулась своей внезапной, милой улыбкой. — Может быть, у нас ничего не получится. Вот и выйдет, что я вас только зря обнадежила. Но попытаться стоит, правда ведь? А если все-таки не получится, вы не будете на меня в обиде?

— В обиде? Да я не знаю, как вас и благодарить за все, что вы уже сделали для меня.

Тоби даже не предполагал, что у матери есть такие честолюбивые мечты — а может, они появились только сейчас, и это Мейзи их пробудила. Он понимал, что девушка взяла на себя хлопоты не только из любви к живописи — главным образом, из желания его порадовать. Она открыто выказывала расположение к миссис Робертс — даже коснулась в безотчетном порыве ее руки. Миссис Робертс невольно отпрянула, но не потому что Мейзи была ей неприятна — напротив, та пришлась ей очень по душе, — а потому, что не привыкла к открытому проявлению чувств со стороны людей не близких. Потом до нее дошло, какое впечатление это может произвести на Мейзи, и она заставила себя на секунду положить ладонь девушке на руку.

Вскоре Мейзи сказала, что ей пора: темнеет сейчас рано, а ей не очень улыбается вести машину в полутьме. Тоби снес вниз шесть отобранных картин, разместил их на заднем сиденье.

Когда он вернулся в дом, мать сидела, сложив руки на коленях и уставившись перед собой застывшим взглядом.

— Очень-то ты не надейся, — сказал он. — Скрести пальцы улиткой — от сглаза.

— Подумать только, чтобы кто-то строил такие планы — для меня!

— Ты того заслуживаешь!

Он пошел наверх к себе в спальню поработать, но ему трудно было сосредоточиться. Что ж, матери, как видно, предстоит недолговременный период известности, для нее непривычной. Надо надеяться, что, если о ней заговорят — а вообще-то вряд ли слава ее будет шумной, вернее всего, дело ограничится заметочкой в кембриджской газете, — его лично это никак не коснется. Не хотелось бы, чтоб его частная жизнь стала достоянием посторонних.

Когда он приехал в Кембридж, Мейзи встретила его на вокзале: он постоянно ездил одним и тем же поездом. Она была так взбудоражена, что едва смогла овладеть своим голосом.

— У нас будет выставка! Дриффилд увидел картины и загорелся — насколько он вообще может загореться. Он хочет получить не меньше десятка, а по возможности и больше.

— Ну, это замечательно. Ты просто замечательная.

— Но выставит он их не раньше начала марта. Да ведь и сделать еще предстоит многое. Вернисаж устроим в наилучшем стиле, я об этом позабочусь. Вино и сыр, представители прессы — сколько их удастся согнать.

А Тоби подумал, кто же будет за все это платить. Может, Мейзи собирается? А может, она уже и дала какие-то деньги? Он совершенно не знал этой механики.

— Надо это дело отметить, — сказал он. — Как ты считаешь?

И предложил пойти в итальянский ресторанчик; он понимал — это ему не по карману, ну да ничего, можно будет сэкономить на чем-нибудь другом.

Они распили графин кьянти, и за вином Мейзи передала ему слова Дриффилда: он считает, что миссис Робертс — примитив, и очень интересный. Расспрашивал про нее — как она начала писать, в каком возрасте. Полагает, что одну, а может, и две картины удастся продать. (Стало быть, этот самый Дриффилд уже получил от нее некоторую сумму, подумал Тоби, и мысль эта его резнула. Ему вовсе не хотелось одолжаться у Мейзи, пусть даже не прямо, а косвенно: ведь брать деньги — значит обязываться, а он старательно уклонялся от каких бы то ни было обязательств.)

— Приедет моя мама, — говорила между тем Мейзи, — смею думать, что и Эдуард тоже, а ты собери всех своих. Ой, я просто дождаться не могу этого дня. Кстати, мамин «сезон» еще по-настоящему не начался, но, я думаю, лучше тебе побывать в Хэддисдоне, не откладывая. Большого общества там сейчас нет, но ведь самое главное — это мама.

Сердце у него подпрыгнуло, на миг он позабыл обо всех своих сомнениях.

— Я с удовольствием!

Проводив Мейзи до колледжа, Тоби попрощался с ней особенно нежно. Вернувшись к себе, он открыл окно. Зимняя ночь была на редкость мягкой, а в Лондоне во время каникул бывать на воздухе ему доводилось довольно мало. Сделав все, что наметил — он теперь занимался упорно и много, — Тоби лег в постель и стал глядеть на листву, трепещущую в ярком голубоватом свете луны. И тут он впервые позволил себе задуматься над тем, хотелось ли бы ему жениться на Мейзи (если бы это было возможно). Никогда еще ни одна девушка не нравилась ему так, как она, это бесспорно. Вообще он уже достаточно взрослый, чтобы думать о таких делах, хотя и слишком молод, чтобы на них отважиться. Но ему неприятно было представлять ее себе в роли щедрой благотворительницы, этакой леди Баунтифул[13], — а она, несомненно, эту роль разыгрывает; впрочем, Тоби смотрел на вещи трезво, а потому не исключал того, что где-то в недалеком будущем ему и впрямь может понадобиться щедрая поддержка. Пожалуй, лучше не спрашивать Мейзи вот так в лоб, что именно она сделала, чтобы устроить эту выставку. Если на нее насесть и она признается, что действительно выложила деньги (а он все больше и больше утверждался в этой мысли), ему придется отменить все дело; а это было бы ужасным разочарованием и для его матери, и для самой Мейзи. Нет, о таком даже помыслить невозможно. Лучше помалкивать до поры до времени и ждать, а там видно будет. Пусть считает, что он несмышленыш. И потом, впереди у него Хэддисдон.

К рассвету наверняка похолодает. Тоби встал и закрыл окно, затем снова улегся в постель и уснул.

В феврале его пригласили в Хэддисдон на субботний ленч. Мейзи собиралась уехать домой в пятницу вечером, а Тоби предложила добраться поездом до Садбери, она его там встретит и подвезет. День был солнечный и пронзительно-холодный, кое-где, словно скупо рассыпанный на рождественских декорациях, посверкивал иней. С утра он стал ломать себе голову над тем, что надеть. Это же поместье. Как одеться, когда едешь за город? Впрочем, у него только и было, что пара фланелевых брюк, две пары синих джинсов да два шерстяных свитера, свалявшихся от многократной стирки. Раздумывал он об этом еще ночью, лежа без сна, хотя вообще-то бессонницей не страдал и не имел привычки тревожиться по пустякам.

Словом, мысленно перебрав свой гардероб, Тоби остался им недоволен. Желтый свитер уже не первой свежести, зеленый не имеет вида. Остается синий костюм, который он надевал на экзамены и по торжественным случаям. Пока Тоби брился, он в который раз попробовал представить себе Хэддисдон. Дом в стиле Тюдор, характерные трубы; широкая зеленая лужайка, полого спускающаяся к дороге. Все строения — из розового кирпича. Он представил себе даже павлинов на лужайке, хоть и знал, что их редко кто держит: они так неприятно кричат; когда в одном из кембриджских колледжей завели павлинов, вокруг этого поднялась большая шумиха.