— Но меня укачивает и в самолете, и на пароходе.

— Это вас-то? А я думал, такой девушке, как вы, все нипочем. — Он подтолкнул к ней свои сигареты. — Вы же наездница и вообще.

— Так ведь на лошади меня не укачивает!

И она бросила на него лукаво-кокетливый взгляд из-под рыжеватых ресниц.

— Да, вы неженка, как я погляжу, — бросил мистер Робертс, хотя именно о Клэр этого уж никак нельзя было сказать.

— А почему бы вам самому не съездить, если у миссис Робертс нет желания? — спросила она, и Тоби подумал: до чего же мало знает она их обоих! Когда они поженятся, Клэр вряд ли по-настоящему привяжется к его родителям.

Мистер Робертс ответил, как обычно в таких случаях, что не может оставить без присмотра киоск.

— А вот Мейзи мне говорила, — неожиданно вмешалась миссис Робертс, — что если б киоск держала она, то сама прочитывала бы все газеты, выкуривала все сигареты и съедала все сласти.

Упоминание о Мейзи нисколько не обескуражило Клэр.

— И я, наверно, тоже, — проговорила она безмятежно. — Как ни говори, соблазн немалый.

— А меня сладости не соблазняют, — сказал мистер Робертс. — Разве что шоколадные батончики. Вот батончик я время от времени съесть не прочь.

От Робертсов Клэр и Тоби ушли довольно рано.

— Осечка, котик, — сказала Клэр, когда они ехали на ее машине в дом Ллэнгейнов. — Нет, не сумею я понравиться твоей маме.

— Она необычный человек и никогда не показывает своего истинного отношения к людям.

— Я бы сказала, очень даже показывает, — возразила Клэр, на этот раз довольно резко. — А жаль, потому что она мне нравится и твой папа тоже. Не исключено, что и я ему пришлась по душе.

— И даже очень.

На новую квартиру Тоби собирался переехать в сентябре, а к середине месяца ждали Перчика, и в тот вечер они долго обсуждали, как его получше принять.

Миссис Робертс исполнила свое обещание. Она расхаживала по квартире, вешала занавески, устилала полы коврами, наводила повсюду блеск. Перекрасила стены в гостиной в кремовый с персиковым отливом цвет и подарила сыну две своих картины, чтобы он их там повесил. После нескольких приездов она наконец стала с ним немного мягче, быть может, до нее дошло, какого рода деятельность ему предстоит. Но за всем этим чувствовалось разочарование: ведь он не стал ученым и не женился на Мейзи. Тоби старался не подавать виду, что замечает это.

Для матери он готов на многое, это так, но указывать ему, как жить, он не позволит; прежде она никогда не пыталась им командовать, и теперь ему было досадно: она же явно удручена тем, что на сей раз не сумела настоять на своем. Что ж, со временем она, быть может, и полюбит живую, добродушную Клэр — впрочем, трудно сказать. Надо знать ее упорство, то самое, которое заставляет ее сидеть в жалком домишке на убогой улочке. Да, она «оригиналка», как выразилась однажды Клэр, но, пожалуй, малая толика заурядности ей бы не повредила. Вот и отец, наверно, такого же мнения.

— Gesundheit![41] — возгласил Перчик и одним глотком наполовину опорожнил стакан с пивом. Он одобрительно оглядел гостиную Тоби. — Как раз то, что надо. В свое время я имел неосторожность попросить мать, чтобы отделала на свой вкус мою комнату в колледже, и потом меня запросто могли принять за педика: она велела выкрасить ее в розовый цвет, хочешь верь, хочешь нет.

— Так и тут стены розоватые, — возразила Клэр.

— Но у этого розового цвета какой-то мужской оттенок, если так можно выразиться. И вообще мне лично он кажется белым. — Перчик вытянул длинные ноги — Рад, что ты поступаешь в нашу фирму.

— Уже поступил, — сказал Тоби.

— Ну и как, нравится тебе?

— Очень. Придется многому учиться, но, думаю, выучусь.

— Бауманн — славный малый. Правда, несколько поверхностный, но таким людям проще. Я, во всяком случае, так считаю.

Тоби сказал, что народ в банке очень дружелюбный.

— Да, это верно. Иногда я даже жалею, что сам туда не пошел.

— Спасибо твоему отцу.

— Он любит, чтобы каждый был при деле, не болтался зря.

Перчик спросил, как поживает молодой священник, о котором ему рассказывал Тоби. Случилось так, что как раз в тот день от Эйдриана пришло письмо, и потому Тоби был в курсе его дел.

— Ну, во-первых, у него умерла мать…

— Как жаль.

— …и потом старик священник еще больше разболелся, а в больницу ложиться не хочет. Одному богу известно, как Эйдриан справляется, пишет, правда, что ему очень помогает дочь местного врача.

— А как с той дамочкой ну, она еще требовала, чтобы он изгнал из нее дьявола?

— Епископ прислал опытного каноника, и тот совершил особый ритуал — кажется, это называется «возложение дланей» Она была несколько разочарована — ожидала, видно, более торжественной процедуры, — но пока успокоилась. Нет, настоящая беда с другой, той, что посвящает его в свои неурядицы с мужем.

— Она на него глаз положила, это ясно. Трудно ему приходится при такой красоте, — сказала Клэр и пошла на кухню. Приготовила она тушеное мясо. Сущая отрава, решил Тоби. Нет, когда они поженятся, дома он будет только завтракать по утрам, ленч станет съедать в Сити, а по вечерам они будут ходить в ресторан. Денег на это хватит с избытком. Надо не откладывая объяснить Клэр, что вкус у него самый простой, он привык к той пище, какую готовит мать, — эх, жаль, но такой еды, как у них дома, уже не будет нигде.

— Новости есть? — обратился к ней Перчик.

— Откуда им быть? Мама по-прежнему в спячке, папа все больше и больше увлекается гольфом. Теперь это его религия.

— В Хэддисдоне бываете?

— Редко. Похоже, у Аманды пропала охота к пышным фиестам.

— С Алеком видишься?

— Иногда. Бедняжка Алек! — Клэр ухмыльнулась. — Пороха он не выдумает, имени себе не сделает. Впрочем, имя у него и без того громкое. А вообще-то он крутится на Флит-стрит[42], все надеется, что его возьмут в какую-нибудь газету. Он же помешан на политике, Алек. И здорово в ней разбирается. Мне бы так.

— Перебьешься и без политики, — поддел ее Перчик. — Ведь тебе все безразлично.

— Нет, мне полагалось бы больше знать о Дальнем Востоке и всяких таких делах, не спать ночами из-за Берлина.

— Ой, не знаю. Помню я одну женщину, все тридцатые годы она бешено веселилась и была страшно поражена, когда началась война. А тебе известно, что мама участвовала в политической демонстрации?

— Как, шагала со знаменем? А что это была за демонстрация?

— В поддержку республиканской Испании.

— Ах, Испании, — сказала Клэр. — Красный период мамочки — нечто вроде голубого периода Пикассо. Теперь все это кажется далеким прошлым.

Перчик возразил, что ему такое как раз очень понятно. На миг лицо его стало озабоченным (а это бывало нередко), но лишь на миг.

— Полагаю, мы мало что знаем о другой части человечества, — сказала Клэр.

— Ну, я-то знаю, — вмешался Тоби. — Точнее, я знаю, что такое мелкая буржуазия. Я ведь и сам выходец из мелкой буржуазии.

Он понимал, что прикидываться ему давно уже незачем.

— У тебя просто снобизм навыворот, — объявила Клэр. — Представить себе не можешь, с каким важным видом ты это изрек.

— Гордиться тут нечем, но и стыдиться тоже нечего.

— По-моему, это даже как-то симпатично, хотя признаюсь, не могу представить себя женой шахтера, живущей где-нибудь в глухом углу Уэльса. А в Алеке просто бушуют гражданские чувства, правда, прорезались они у него недавно. Вот бы и мне. Но… «Погашенный я чек, разбитый человек и неудачник…» Ну и пускай, мне так нравится. Жизнь дается только раз, и прожить ее надо в свое удовольствие. А вот Алек все принимает близко к сердцу, потому и получает от жизни все меньше удовольствия. Не может заказать в ресторане авокадо, чтобы не подумать при этом о голодающих латиноамериканцах.

Ну, об Алеке на сегодня хватит, решил Тоби и переключился на Перчика: