Клэр слушала разговор о себе с затаенным весельем, критические замечания отца нисколько ее не задевали.

— Перчик у нас тоже не блещет, но он сумеет приспособить себя к какому-нибудь делу. А если не сумеет сам, то его приспособят другие, будьте уверены, — сказала она.

Сама того не замечая, она открывала сейчас Тоби истинную свою суть. Сбросила привычную маску этакой туповатой лошадницы, и вдруг оказалось, что с ней интересно и весело.

— Ну, так, — сказал Ллэнгейн, давая понять, что тема эта исчерпана, — когда примете решение, дайте мне, пожалуйста, знать. А временем я вас не ограничиваю — думайте сколько душе угодно. — И он тут же обратился к Клэр: — Можешь нам дать чай пораньше?

— Но ведь ты только что съел кучу сандвичей!

— А кекса у нас не осталось? Того, что испекла миссис Додж?

— Полагаю, кусочек найдется.

— Апельсиновый кекс, — объяснил Ллэнгейн, — очень удачный, думаю, и Тоби от него не откажется. — И пока Клэр освобождала поднос, он вновь заговорил с Тоби: — Надеюсь, на сей раз жена ничего себе не сломает. У нее, знаете ли, бесконечные переломы. Вообще-то ей под силу только «спуск для малышей», но она человек с амбицией. Ваша матушка подобной чепухой не увлекается?

Тоби был огорошен такой забывчивостью, но ничем себя не выдал: просто ответил, что это не по ее части.

— Ах да, ведь она рисует. И к тому же очень здорово. Передайте ей это от моего имени, если похвала такого невежды, как я, что-то для нее значит. Впрочем, помнится, я говорил ей это сам.

Клэр принесла чай и остатки апельсинового кекса. Никогда прежде Тоби не видел ее такой радостной и оживленной.

Вскоре после чая он откланялся, пора было возвращаться в Лондон.

Клэр вышла на крыльцо проводить его.

— Скоро увидимся.

— Надеюсь, — ответил Тоби и, сев в свою малолитражку, включил скорость.

Вдогонку ему Клэр крикнула:

— Если не выйду за Алека, всегда смогу выйти за тебя.

Она ухмыльнулась, помахала ему рукой. Но прежде, чем Тоби успел придумать ответ, она вошла в дом и захлопнула за собою дверь.

По дороге домой Тоби, конечно, было о чем поразмыслить. Из Глемсфорда он уехал озадаченный, но и очарованный тоже, а вот для Клэр события этого дня что-нибудь значат? Слова, легкомысленно брошенные ею на прощание, его поразили; впрочем, так ли уж это было легкомысленно? Все-таки, видимо, да.

А вообще, если разобраться, во всем виновата Мейзи, она одна. Потрудись она написать ему, он, пожалуй, не поехал бы в Глемсфорд и уж, безусловно, не стал бы спать с Клэр. Это уж точно. (А вот точно ли?) На мгновение он почувствовал себя этаким Макхитом[35] и ухмыльнулся, но на душе у него стало скверно. Дул холодный кусачий ветер, и почему-то все так же пахло хризантемами. Отныне такая погода будет для него «погодой Клэр».

Дома его ожидало письмо от Мейзи, и Тоби не сразу набрался духу его распечатать. Он был в таком смятении, что ему захотелось выпить, хоть обычно он в поздний час не пил. Он налил себе джину с тоником и стал медленно его потягивать. И лишь когда допил, вскрыл конверт с потовым штемпелем «Хэддисдон».

«Милый, милый Тоби!

Должно быть, ты только что вернулся. (Она высчитала неправильно — он уже несколько дней дома.) Вероятно, ты удивлялся, почему я не докучаю тебе своими письмами. Но во-первых, по-моему, ты не любишь, когда тебе слишком докучают. А во-вторых, я все раздумывала о нашей последней встрече в Париже. Внешне все было хорошо, но ведь только внешне. Что-то было не так, а что именно — сказать не могу. Ты был чужой, далекий (когда не следил за собою), а это так на тебя непохоже. Милый, если ты считаешь, что у нас с тобой идет к концу, просто скажи мне, и все — сам знаешь, мысль, что от меня что-то скрывают, для меня непереносима.

Письмо это далось мне нелегко, и я, наверно, отправлю его под горячую руку, пока не успела подумать и испугаться насмерть. Но я слишком тебя люблю — кстати, от тебя я ни разу таких слов не слышала, ты это знаешь?..»

Еще бы ему не знать.

«…чтобы цепляться за тебя, если я не то, что тебе нужно. Я, пожалуй, даже не могу желать для тебя того, чего ты сам себе желаешь; я не случайно пишу „пожалуй“: на большее я сейчас неспособна. Наверно, желать такого от всей души могут только святые, а я далеко не святая.

Раздумываю над притчей Питера. Не очень она ему удалась, правда? Стиль какой-то библейский, и вообще она выпадает из текста. Но мне все кажется, что моя любовь — именно такая, а тебе такой любви совсем не нужно.

Если у тебя есть желание встретиться со мной, дай мне знать. Давай встретимся, прошу тебя хотя бы только для того, чтобы я могла узнать о твоих делах. Сейчас глубокая ночь, время самое неподходящее для таких вот писем. Лучше бы написать тебе с утра, в половине десятого, на свежую голову.

На Ямайке было не очень весело. Я чересчур загорела, и вообще валяться целыми днями на пляже скучно. Вот для мамы это было в самый раз: она читала от корки до корки политические романы Троллопа, хоть это сейчас и не модно, — словом, была при деле.

Что-то я все не о том. Может быть, зря я не написала тебе раньше, а может, это и к лучшему, сама не знаю. Мне хочется одного — чтобы ты чувствовал себя свободным. Если захочешь, напиши или позвони.

Твоя навеки Мейзи».

Он снова и снова перечитывал письмо. Ведь это же с ее стороны большое самопожертвование, а? А может, не такое уж большое? На миг его охватило чувство полнейшей свободы, но оно тут же сменилось сознанием, что все-таки он с нею связан. Я еще молод, молод, молод, в который раз твердил он себе. Денег мало, перспектив пока никаких (впрочем, от Ллэнгейна, пожалуй, можно кое-чего ждать), почему же от него требуют немедленных решений? Тревога и раздражение поднялись в нем: хватает у него и других проблем, помимо девушек. Что ж, придется еще один триместр поработать под руководством Тиллера, а там видно будет. Времени у него хоть отбавляй. Бог свидетель, времени еще уйма, а его зачем-то погоняют. Нет, ни звонить Мейзи, ни писать ей пока не к чему, можно обождать денек-другой. Ночь прошла беспокойно — он заранее знал, что не уснет, и в этом опять-таки винил Мейзи.

Назавтра к Тоби неожиданно явился Эйдриан — недавно он принял сан и уже щеголял в воротничке стоечкой, какой носят священники (безуспешно стараясь скрыть свою гордость по этому поводу), и казался в нем еще красивей.

— А, отец Стедмэн, — улыбнулся Тоби. — И подумать только, что теперь все мы должны называть тебя так всерьез.

Эйдриан промолчал, но вид у него был довольный. Потом, расспросив Тоби о его делах, рассказал, что ему предложили место помощника священника в маленьком приходе близ Регби, в Линкольншире.

— Все произошло невероятно быстро. Видимо, так полагается: после посвящения сразу же брать нас в оборот. С моей стороны было бы неблагодарностью говорить о Линкольншире свысока, но все-таки я не думал, что попаду в такой отдаленный приход. Как бы то ни было, опыта я там наберусь, а он мне нужен позарез, ведь у меня его попросту нет.

Спиртного Эйдриан не хотел, согласился выпить лишь чашку растворимого кофе. Когда Тоби заварил его, Эйдриан выговорил с усилием, словно желая сбросить с души тяжесть:

— Я побывал у Боба и Риты. Мне казалось, это моя прямая обязанность. А ты с ними виделся?

— Нет. Ты что, наведался отдельно к нему, отдельно к ней?

— Как, ты разве не знаешь? Они опять живут вместе — на Ленсфилд-роуд. Рита по зрелом размышлении от развода отказалась, а Боб не хочет разлучаться с дочкой, вот так оно и получилось. Особого счастья там, видимо, нет, но все-таки это лучше, чем ничего.

— А почему ты счел своим долгом к ним пойти? — полюбопытствовал Тоби.

— Рита опять прислала письмо. Пишет, что раньше вела себя довольно глупо и ей так жаль и так хочется, чтоб все мы были друзьями. Что же мне оставалось делать?