И вышел, не дав ей возможности отреагировать на столь недвусмысленное заявление. Она усмехнулась — не ожидала такой откровенности от него. Похоже, Серега не прочь воспользоваться ситуацией и стать не только ее компаньоном, но и любовником. Ира давно замечала за ним неразборчивость в любовных связях, но чтобы так цинично поступить в отношении друга — это было уже слишком. Да, не будь у Бортникова стопроцентного алиби, он был бы столь же стопроцентным подозреваемым. Теперь же, после того как все кончится, он рискует в лучшем случае заслужить славу безнадежного ловеласа, для которого даже мужская дружба не помеха. Впрочем, он уверен, что Ира не скажет об этом Павлу — и правильно уверен.
Завтра все это потеряет смысл. Завтра она поймет, правильны ли все ее логические построения, верно ли ей подсказывает интуиция. А вечер она проведет с мамой, с которой можно быть не железной леди, а просто слабой женщиной, очень-очень нуждающейся в поддержке и помощи.
19
В среду утром Андрей Горелик явился на работу несколько позже обычного — с утра наведался к Алле Бельской, уточнил с ней кое-какие моменты. Войдя в кабинет, он сразу заметил на столе довольно объемистый пакет, на котором было написано большими печатными буквами: «Майору Горелику, лично». Он позвонил дежурному и спросил, кто принес пакет. Тот не мог ответить ничего путного — пакет принес какой-то подросток лет шестнадцати и просил передать майору. Причем парня явно просто использовали в роли курьера — тот жил в соседнем дворе, болтался на улице и не отказался заработать пару сотен, всего лишь доставив пакет в отделение.
Горелик неторопливо вскрыл пакет. В нем была тетрадь бутылочного цвета и записка. Он сразу понял, что это за тетрадь и почувствовал, как на лбу выступила испарина: дело, похоже, принимало неожиданный оборот. Потом развернул лист бумаги с компьютерным текстом, от которого пахнуло едва уловимым знакомым ароматом дорогих духов.
Андрей Васильевич! Вы, конечно, сразу поймете, что это за тетрадь — это дневник Алены. Я взяла его в тот день. Это я убила ее. Весь этот год она методично отнимала у меня любимого мужа. Рождение девочки сразу поставило ее в более выгодное положение, и я поняла, что теряю мужа, потому что он предпочтет ее. Этого было бы невыносимо для меня. Я ненавидела Алену, но в те дни, когда он без конца торчал у дочки, а значит — у нее, я возненавидела и его. Никогда не смогла бы делить его с кем-то. И решила, что отомщу обоим — пусть лучше он сидит в тюрьме, чем уйдет от меня к ней.
Я заходила к Алене за день до этого. Мне хотелось вызвать у нее доверие, чтобы без проблем прийти еще раз. Это удалось — она сразу открыла дверь, хотя настроена была куда менее дружелюбно, чем в прошлый раз и злорадно сообщила мне, что поставила перед Павлом ультиматум: он не увидит дочь, пока не бросит меня и не переедет к ней. Она также мрачно сказала, что сейчас он должен быть здесь, у нее, с минуты на минуту. Я поняла, что лучшего момента мне не представится, к тому же ребенка не было в доме — в присутствии девочки я бы не решилась на это.
Нож я купила накануне и носила в сумке. Не спрашивайте меня, как именно я сделала это — просто ударила ее, когда она стояла близко и не успела среагировать. Странно, но я не испытала ничего — только облегчение от того, что убрала соперницу и отомстила мужу. У меня даже появилось искушение дождаться его, но потом я поняла, что это рискованно, потому что мог прийти кто-то другой — например, Алла. Тут я заметила на столе тетрадь — она была открыта, как будто в ней писали прямо перед моим приходом. Я прочла пару строк и поняла, что это дневник, куда Алена записывала всю историю своих отношений с моим мужем. Стоит ли говорить, каким это было для меня соблазном? Я схватила тетрадь и бросилась вон из квартиры. Вот как было дело.
Почему я признаюсь в этом сейчас? Очень просто: я ведь не законченная преступница и поняла, что не смогу вот так запросто испортить Павлу жизнь. Чтобы убедиться в правильности своего решения, я вчера рассказала ему обо всем. Он молчит и будет молчать. Значит, он по-прежнему любит меня, и я все делаю правильно. Да и потом, он уже достаточно наказан. А за себя я не боюсь. Сейчас, когда вы читаете мое письмо, я уже далеко — в Европе. Вы, конечно, узнаете, куда я уехала, но не сможете найти меня. Не ищите даже через Интерпол — это бесполезно. Прошу вас только выяснить, кто мне звонил. Прочтя дневник Алены, вы поймете, что ей также звонили, судя по всему тот же человек. Этот человек чего-то добивался, и я не могу понять чего. Подумайте об этом.
А вам я благодарна. Вы вели себя очень прилично для следователя. Мне кажется, вы даже рады будете отпустить моего мужа. Надеюсь, не станете медлить с этим. Он ни в чем не виновен. Прошу считать это письмо официальным признанием в убийстве Алены Бельской.
Под письмом стояла размашистая подпись Ирины Ростовцевой и дата. Оно было написано вчера.
Горелик еще раз перечитал письмо. Потом открыл и полистал дневник. Ему стало неприятно, будто он влез в душу погибшей женщины, доверившей бумаге самые сокровенные мысли, не предназначенные для чужого глаза. Впрочем, он знал по опыту, что люди, ведущие дневник, как правило, делают это не только для себя, но и еще для одного человека, который, как они подсознательно надеются, прочтет дневник и оценит их по достоинству. Но только одного, и явно не в милицейской форме. Но что поделаешь — дневник несчастной женщины был обречен стать достоянием следствия, и его прочтет не только он, но и еще несколько человек, как ранее прочла Ирина. Но сначала надо показать тетрадь Алле Бельской — пусть опознает. Да и читать не на ходу, а основательно и тщательно, поэтому лучше отложить на вечер, когда он разделается с самыми неотложными делами. И майор вынужден был признаться самому себе, что самым неотложным и, чего скрывать, приятным делом для него было освобождение Павла. На мгновение он даже почувствовал себя Шараповым, отпускающим Груздева, и тайно засмущался от собственной нескромности.
Так, что же теперь делать? Убедить начальство, что Ростовцева надо отпускать — дневник служит неопровержимым доказательством вины его жены. А аргументы, прежде доказывавшие вину мужа, теперь рассыпаются, как карточный домик. Андрей представил себе физиономию шефа, когда тот узнает, что дело-то оказывается, не закрыто, вернее, что убийцы в наличии нет, гуляет Ирочка в Европе. Впрочем, это все еще предстояло выяснить. Майор набрал по внутреннему телефону номер начальника отделения.
Реакция была именно такой, как он и предвидел, — сердитой. Полковник даже как будто обиделся на него — ему явно не понравились письменные Иринины комплименты в адрес майора. Надувшись, он распорядился подготовить все к освобождению Ростовцева и срочно начать поиски его жены.
Вернувшись в кабинет, майор наметил себе план действий. Вначале он на всякий случай позвонил на квартиру Ростовцевых, потом на мобильный, наконец — матери Ирины. Дома никто не брал трубку, мобильник оказался «временно заблокирован», а мать сказала, что видела дочь последний раз позавчера вечером. Поинтересовалась обеспокоено, не случилось ли чего. Майор поспешил успокоить ее. Во-вторых, он связался с адвокатом Павла и попросил его прийти. Договорившись встретиться с Антоном через два часа, он поручил подготовить на подпись документы об освобождении Павла Ростовцева и о снятии с него всех подозрений. Кроме одного: знал, но не сообщил сведения о преступнике. Это, однако, не предусматривало арест как меру пресечения. В-третьих, он велел подчиненным срочно выяснить — каким рейсом вылетела в Европу Ирина Ростовцева и вылетела ли вообще.
Потом Горелик решил съездить в офис и поговорить с секретаршей, которая, возможно, заказывала билеты для начальницы. Следовало бы заехать и на квартиру, но это — если он успеет. Вряд ли там найдется что-то ценное для следствия, повторный обыск можно и отложить.
