Он вдруг очнулся — что это с ним? Она же предлагает ему просто-напросто измену, предлагает сбежать с ней, оставить Иришу, обмануть ее, куда-то уехать… Да, но она умирает. Павел отвернулся к окну.
— Ты понимаешь, о чем просишь меня? Я люблю свою жену и не собираюсь изменять ей. Да и уехать никуда не могу сейчас — много дел. И вообще — это абсурд!
— Не думай, что я полная дура. Я отлично понимаю, что говорю. Это может выглядеть абсурдно и нелепо, но для меня это — все. Отказать мне — значит отказать умирающему в кружке воды. Считай, что я навязываюсь, считай меня не вполне нормальной, мне все равно — я хочу этого, и ты не можешь мне отказать. Вспомни, как нам было хорошо…
Алена
Господи, как же нам было хорошо!
Мы так любили друг друга. Казалось, все вокруг расцветало от нашей любви, и все вокруг становились добрее. Мы познакомились в институте — на седьмой день после поступления. Если честно, я первая его заметила. Он был такой застенчивый, этот Павел Ростовцев, такой робкий и вежливый, что у меня сразу возникло желание его защитить. Подозреваю, что такое же желание появилось и у нескольких других наших однокурсниц, сразу положивших на него глаз: при всей своей внешней неуклюжести, в нем сразу чувствовались порода и характер. А уж обаяния хватило бы на десятерых. Не знаю, как другие; а я влюбилась в него сразу. И так же сразу решила: мой!
Люблю вспоминать, как завоевывала его. Он не то чтобы сопротивлялся, но был насторожен. Эта его привычка подходить ко всему обдуманно и взвешенно вначале раздражала меня. Потом я поняла, что он такой и таким мне нравится, и полюбила его еще и за это. В нем, конечно, напрочь отсутствовало авантюрное начало, которого с лихвой хватало мне, но он все равно был безумно привлекателен. Главное — в Павле была какая-то заоблачная надежность: на него можно было не просто положиться — можно было взвалить на него все свои проблемы и он нес их как должное, попутно решая их или отбрасывая те, которые казались ему не столь важными. И легко убеждал тебя в этом.
Я просто подошла к нему и предложила дружить. Решила взять искренностью и непосредственностью на фоне жеманства и манерности других. Мы начали сидеть рядом на лекциях, записываться в одни и те же группы на семинарах, ходить и пропускать одни и те же занятия. Гуляли в парке, иногда ходили в кино, если были деньги. Когда все это перешло в любовь? Не знаю — у меня ощущение, что я любила его всегда. И всегда, с первого же дня, была готова к самому серьезному. Мы не говорили об этом — все получилось само собой у него в комнате. И я сразу предложила жить вместе — выпросить у коменданта отдельную комнату в общаге стоило всего лишь определенной суммы. Мы стали фактически мужем и женой, не задумываясь об этом.
Сейчас я думаю, что мы были либо слишком влюблены, либо слишком бесшабашны. Нам просто было хорошо вместе, и мы не думали ни о чем другом. Родители были далеко, друзья вначале судачили, потом махнули рукой. Денежные проблемы нас особо не волновали — студенты, хотя и пытающиеся жить семьей!
Все это длилось пять лет — все пять наших студенческих лет мы прожили вместе. Проблема появилась прямо перед госэкзаменами — мне показалось, что я влипла: пятилетняя беспечность должна была-таки наказать нас. Меня это особо не обеспокоило, я даже обрадовалась: появился повод оформить отношения и жить как настоящая семья, с ребеночком. Я была уверена, что Павел тоже воспримет все именно так. Я ошиблась…
Он стал настаивать на аборте. Слышать не хотел о ребенке — не время нам иметь детей — ни крыши над головой, ни гроша за душой! И вообще…
Когда он впервые сказал об этом, я решила, что ослышалась. Расстаться? Нам? Зачем? Он должен сделать карьеру, начать свое дело, ему надо стать материально независимым и обеспеченным — эти аргументы меня не слишком убеждали. Его вечная целеустремленность теперь уже раздражала меня. Нет, он, конечно, любит меня, но… Но я уже не была для него номером первым в жизни, это место заняло его дело. Павел не говорил этого прямо, но контекст его уклончивых объяснений был именно таким. Его цель — упорной работой добиться всего, чего он достоин, чего заслуживает. Стать self made man, так сказать. А ребенок — это успеется. И вообще…
Короче, я поняла, что мешаю ему. Да и тревога оказалась ложной — судьба, видать, пощадила меня. Сдав экзамены, мы разъехались по домам, договорившись встретиться в сентябре. Никто из нас не собирался возвращаться в свои города: Москва уже прочно притянула к себе. Но вопрос, где жить и работать, оставался открытым: ранее вожделенный свободный диплом стал уже привычным. Надо было начинать жить по-взрослому. И в этой взрослой жизни, как оказалось, у Ростовцева не было места для меня.
Он позвонил мне в конце августа. Сообщил, что снял себе комнату в коммуналке. Поинтересовался моими планами. И когда между прочим спросил: «Хочешь, подыщу тебе жилье подешевле?» — я поняла: все. Кончилось мое счастье. Кончилась наша любовь.
Наша, но не моя. Но тогда хватило гордости холодно отказаться от услуг. У нас даже не было прощания, будто мы чувствовали, что это еще не конец… Даже когда он, спустя пять лет, уже крепко встав на ноги, женился, я знала: не конец. Слишком многое нас связывало в те годы, чтобы так буднично кончиться.
Господи, как все просто и холодно выглядит на бумаге. Я написала на одной страничке о том, что составляло суть и смысл моей жизни те пять лет и продолжает составлять всю дальнейшую жизнь, о том, что умрет только вместе со мной — моя любовь, как же она была прекрасна и как далека сегодня, когда его нет рядом. Сколько страстей вместилось в эту страничку, сколько чувств и переживаний, сколько счастья и радости. Могу ли я не пытаться вернуть, не попытаться повторить это? Для чего же тогда я живу?
— Дай мне хотя бы время подумать. Я не могу оставить все и уехать: у меня крупная фирма, десятки сотрудников, семья, наконец. — И тут до него дошло, что практически он согласился и теперь просит только о небольшой отсрочке. Как это получилось — он так и не понял, разве что просто не мог поступить иначе. Сомневаться в ее словах не пришло в голову — можно ли такое выдумать?
Ей стало ясно, что она добилась своего. Даже насторожилась — слишком легко и быстро. А потом осознала, что забыла, какой он: действительно, не способен отказать умирающему в кружке воды. И сама настолько вошла в роль умирающей, что даже не подумала совеститься — хотя бы в душе. Тактическая цель была достигнута, оставалось обговорить детали.
— Позвони мне через неделю. Я дам тебе окончательный ответ. Только, пожалуйста, не дави на меня. Не звони до срока. Мне надо переварить все это. Тебе есть где жить или ты уедешь к себе?
— Я позвоню через неделю. — Она с трудом сдерживала радость, хотя этого, наверное, и не требовалось. — Не волнуйся, на улице не останусь.
И ушла. Павел сидел один в кабинете. Приготовленный Галкой кофе давно остыл. В воздухе стоял неуловимый аромат чужого человека, и это было единственное, что напоминало о случившемся. Было ощущение чего-то крайне нежелательного, чужеродного, вторгшегося в отлаженную до мелочей жизнь. И оно не уходило, требовало решения, а он никак не мог сосредоточиться. Не мог понять — что же произошло, кто к нему приходил и чего просил. В голове царил сумбур, мысли мешались, и только одна рефреном стучала в возбужденном сознании: «Аленка умирает…» Надо было попытаться все осознать, понять главное: на что именно он согласился так быстро и легко?
Ответ был прост: на измену Иришке. Он согласился обмануть свою любимую жену, свою единственную любовь, которая была самым родным и близким ему человеком. То, что когда-то в юности он испытывал к Алене, не шло ни в какое сравнение с чувством к жене. Тогда ему было просто тепло и надежно — она была заботливым другом и верной любовницей, но он никогда не испытывал духовной близости с ней. Ира — совсем другое дело. Ира была такой умницей, так хорошо все понимала, что ей можно было рассказать все и получить разумный и неизменно верный совет. Ему было с ней спокойно всегда и в любой ситуации, ему никогда и в голову не приходила мысль о возможности ее обмануть, оставить, заменить другой женщиной.
