Мод не заметила, как этот разговорчивый иностранец, слуга Кардоне, оказался возле нее. Когда его хозяин умчался, бросив на дорогу возвращенный подарок, Мод с каким-то зачарованным ужасом следила за полетом амулета. Он упал в пожухлую траву у обочины, и девушка не могла отвести глаз от обрывка шнурка, слушая удаляющийся топот копыт рыжего. Когда все стихло, она тронула кобылу, чтобы подъехать к выброшенному амулету и забрать его – оставлять его здесь показалось ей кощунством. Но, сделав шаг, гнедая неожиданно припала на переднюю ногу и пошла, сильно прихрамывая.

Повозка отъехала далеко вперед, позвать на подмогу было некого. Мод остановила кобылу, спрыгнула на землю, неудачно зацепившись юбкой за ремень седла, с треском выдрав приличный – размером с ладонь – лоскут от верхнего платья.

«Не одно, так другое», – досадливо поморщилась Мод и вздрогнула, услышав, как рядом воскликнули на ломаном английском:

– Святой Януарий! Леди Вуд, что случиться? Ваш лошадь устать, вы давать ему отдых? Зачем леди идти пешком?

Леди еще не шла пешком, она только слезла с лошади и не хотела ни принимать помощи, ни тем более просить ее у Бертуччо, который хоть и не сделал ей ничего плохого, но был слугой своего господина. Кардоне прислал его, чтобы еще больше ее унизить?

– Моя лошадь не устала, – пробормотала Мод. – Догоняй своего хозяина, я справлюсь сама.

Обойдя гнедую, она наклонилась, будто поправляя юбку, незаметно подобрала с травы амулет и сунула его в кошель на поясе. Если он не нужен Кардоне, она сохранит его в память о том, как нельзя доверяться мужчинам.

Выпрямившись и взяв кобылу за повод, девушка медленно повела ее за собой по дороге, не глядя на Бертуччо. Но упрямый иноземец не отставал:

– Мессер посылать меня помочь, вы не так жесток, гнать бедный помощник, мессер будет в гнев на меня, донна! Жалейте я, жалейте!

И завопил во все горло:

– Дева Мария! Донна, стоять! Ваш лошадь хромает. Повредить нога, терять подкова?

– Не знаю, что терять моя лошадь, – Мод не желала вступать в переговоры с Бертуччо.

– Donna bella, bellezza, piccola bellezza [44], нужно стоять! Нельзя ездить на хромом лошадь, вы понимаешь, донна, леди. – Он преградил путь девушке и перехватил гнедую с другой стороны повода.

– Я и не езжу, – огрызнулась Мод, пытаясь выдернуть повод из его руки. – Мне нужно добраться до ворот, там мои слуги посмотрят, что случилось с кобылой.

Но Бертуччо не слушал ее. Он бесцеремонно – вылитый хозяин! – не только не отпустил гнедую, но вынудил девушку остановиться и, не переставая что-то говорить, отодвинул ее в сторону, вручил ей повод своего коня, а сам занялся копытом арабки. Та была столь же недовольна его вмешательством, как и хозяйка, но это его ничуть не смутило, он добился, что гнедая, смирившись, позволила ему осмотреть ее ногу.

– Мадам! – воскликнул Бертуччо через мгновение. – Ваш лошадь носить соверен на свой копыто, она есть золотой лошадь!

Он протянул девушке монету, застрявшую в копыте гнедой. Вряд ли лондонская дорога была усеяна соверенами, Мод не сомневалась, что этот золотой – один из трех, потерянный Кардоне, когда он так лихо подбрасывал их на ладони.

– Это деньги твоего хозяина, – ответила она, едва взглянув на соверен. – Будь так любезен, передай ему монету – он потерял ее.

Кивнула Бертуччо, благодаря за помощь, сунула ему в руку повод его коня, подхватила за узду гнедую и пошла по дороге. Просить слугу помочь сесть в седло не позволила гордость. Она доберется и без помощи этой парочки, благо ворота находятся совсем рядом.

Но Бертуччо, похоже, удивленный, что деньги его хозяина каким-то образом застряли в копыте гнедой, догнал Мод и остановил, перегородив ей дорогу, после чего, расшаркавшись, протянул руку, призывая девушку принять его помощь. Сопротивляться было неловко и глупо. Она позволила Бертуччо помочь ей сесть в седло, и только после этого, раскланявшись, он поднял своего коня в галоп и вскоре скрылся за крепостными воротами, а Мод поспешила догнать своих людей.

Въехав в Лондон, они остановились на первом же постоялом дворе, откуда с посыльным была отправлена записка на Картер-лейн [45], улицу неподалеку от Блэкфрайера [46], где располагался Картер-хаус – дом Стрейнджвея, с извещением о своем прибытии. В ожидании ответа она успела привести себя в порядок с дороги и переодеться в приличествующие для визита к родственнику одежды. И все это время мучилась вопросом: действительно ли на углу одной из улочек, идущих от городских ворот, она вдали видела всадника на рыжем коне, который будто ждал их появления, или ей это показалось?

Бертуччо вернулся, сияя подозрительным довольством и ухмылками, и сообщил, что с леди Вуд все в полном порядке. Ральф, мрачно выслушав оруженосца, дождался, пока знакомая повозка проедет через арку массивных каменных ворот, смотрел, как она грохотала вдоль городской стены, затем повернула и скрылась за углом. Всадница чуть отстала, обернувшись, и тотчас же ускорила шаг, догоняя своих. Рыжий качал головой, словно в знак прощания.

– Едем, Берт, – сказал Ральф, поворачивая коня в другую сторону.

Они углубились в путаницу улиц подзабытого одним и незнакомого другому города.

Оставив Бертуччо обживаться в гостинице «Белый олень» на Бишопгейт, Ральф, как был в дорожном платье, отправился в сторону Лиденхолла, где находился лондонский дом семейства Перси, и, слегка заплутав, поскольку улица разрослась рынком весьма внушительных размеров, выехал к особняку, удобно устроившемуся на углу Лиденхолл и Гринчерч.

Генри Перси, графа Нортумберленда, проще было найти в Лондоне, чем в северных семейных поместьях, которыми в отсутствие, да и в присутствии графа управлял его близкий приятель сэр Рейнольд Карнаби. Генри был слаб здоровьем, что вызывало необходимость быть поближе к лондонским врачам, склонен к столичным развлечениям и, кроме того, подчинялся пристрастию к нему короля Генриха. В юности Генри Перси служил пажом у кардинала Уолси [47]и имел неосторожность увлечься фрейлиной Анной Болейн. Этот факт, видимо, вызывал у короля болезненное стремление держать возле себя бывшего, хоть и весьма слабого соперника, несмотря на то, что несчастный объект соперничества уже покинул сей мир по монаршей и судебной воле.

Ральф проехал во двор особняка, соскочил с рыжего и кинул повод подбежавшему слуге. Несколько шагов по хрустящему гравию квадратного внутреннего двора, и он толкнул тяжелую дубовую дверь, ведущую в дом.

– Сэр! Сэр! Его сиятельство не принимают! – вслед ему ринулся мажордом, которого Ральф проигнорировал, чуть не уронив по пути.

– Его сиятельство примет меня. Скажи, что прибыл с визитом сэр Ральф Перси!

Мажордом замер и открыл было рот, но, наткнувшись на многозначительный взгляд визитера, поклонился и отправился выполнять поручение.

Ральф не намерен был останавливаться или объясняться с челядью. С него было достаточно вооруженной банды слуг братца, которые заняли круговую оборону, не пустив его в Эйдон. Лишь вовремя охладившая его бешенство мысль, что пара-тройка поверженных плебеев никак не поможет разрешить семейный конфликт, помешала ему выхватить меч.

Темный, с дубовыми панелями зал, картины на стенах. Вернувшийся мажордом заверил Ральфа, что граф выйдет к нему. Брат не спешил. Боялся? Выжидал? Обдумывал, что сказать нежданно вернувшемуся страннику? В глаза Перси бросился портрет, с которого на него глянуло полузнакомое лицо брата. Живописец изобразил шестого графа Нортумберленда на фоне красной портьеры, в бордовом плаще, подбитом лисьим мехом, – все это вкупе с рыжими кудрями графа горело на полотне пожаром.