Огонь разгорелся, хворост весело затрещал в языках пламени, шипя от брызг воды, что попадали в огонь через дымовое отверстие в крыше.

Ральф уставился в спину девушки, на тонкую линию кожаного с золотой нитью шнура на бледной коже шеи, на темные волосы, стекающие через ее плечо густой влажной волной, и очень отчетливо осознал, как непроста его задача – развязать шнуровку, не узнав вкус этой кожи, удержавшись от того, что ему невыносимо хотелось сделать.

– Сложная задача – эти женские шнуровки… – бормотал он, дабы сосредоточиться лишь на перекрещениях тонких витых шнуров, стягивающих платье на спине.

Он болтал и лукавил, застежки такого или иного рода он развязывал не раз, но никогда с целью просто помочь снять платье и ничего более. Леди Вуд стояла неподвижно, лишь мелко дрожа. Он чувствовал ее дыхание, чуть прерывистое, словно она бежала и остановилась, пытаясь отдышаться. Когда он нагнулся, чтобы зубами захватить намертво затянувшийся мокрый узел, кровь ударила в голову, застучала в висках, и ему пришлось на миг оставить свое занятие, чтоб взять себя в руки.

Наконец со шнуровкой было покончено, он спустил с ее плеч тяжелое мокрое верхнее платье, расшнуровал нижнее, сжал ее плечи, прикрытые теперь лишь тонкой материей камизы, и хрипло пробормотал:

– Я займусь огнем, а вы берите мою рубашку…

Он с трудом оторвал себя от ее дрожащего тела и шагнул к очагу, стараясь не смотреть на нее.

На стене хижины, на внушительных размеров гвозде висела скрученная петлями веревка, и Ральф, зацепив ее за этот гвоздь, протянул через хижину, закрепив на противоположной стене. Воздух быстро нагревался, теплом дышал рыжий, и Ральф, скинув рубашку, размотал полосу полотняной ткани, которой «лекарь» Бертуччо перетянул воспалившуюся рану на спине.

«Это какое-то наваждение…»

Мод не оборачивалась, но сразу почувствовала, что он отошел: ей стало холодно и почему-то одиноко, хотя Кардоне по-прежнему находился в хижине, в нескольких шагах от нее. Было слышно, как он двигался у очага и что-то там делал.

Кое-как впопыхах стянув с себя верхнее платье и лиф нижнего, девушка осталась в чуть влажной спереди юбке и прямо на камизу надела рубашку Кардоне – большую, приятно сухую и чистую.

Подвернув рукава, Мод наконец повернулась к своему спутнику, который за это время успел протянуть над очагом длинную веревку.

– Сюда можно повесить одежду? – спросила она и отвела глаза, чтобы не смотреть на его обнаженные плечи и спину, освещенные отблесками огня, как вдруг ахнула: – Вас тоже ранили?!

На его спине – от бока и почти до позвоночника – тянулся широкий темно-багровый воспаленный рубец.

Он обернулся и замер.

«Да что это со мной? Спокойно, Кардоне, спокойно, ты дал слово, о, святая Дева Мария!»

Темные волосы, рассыпавшиеся по плечам, вновь вспыхнувшие щеки, губы, глаза…

– Ранили? – переспросил он, опять охрипнув. – А-а-а… это? Неважно, давняя рана… Неудачно подставил спину под меч. Одежду? Да, вы можете посушить одежду, мадам…

Рана была не столь уж давней, пару месяцев назад ему пришлось применить свой меч на палубе испанской каравеллы [39], а потом лежать в каюте, моля Всевышнего о милости позволить увидеть родные края. Позволил…

В дороге рана воспалилась и добавила боли и без того напоминающей о себе спине. Бертуччо, который приноровился лечить небольшие увечья, смазывал рану снадобьем, приобретенным у лекаря в Дувре, но средство не очень помогало, заживлению ран вряд ли способствует кочевая жизнь.

В хижине стало тепло, рубашка, которую он пристроил у очага, подсохла. Он накинул ее, чтобы не пугать леди Вуд собой и своим жутким шрамом, достал из поясной сумки маленькую флягу – индейскую, сделанную из цельного выщербленного куска неведомого на Британских островах дерева, обтянутую бычьей кожей. Внутри булькнули остатки крепкого сахарного вина.

– Выпейте, леди Вуд, это хорошее вино, вам сразу станет теплее и спокойнее, – сказал он, все еще не избавившись от хрипоты в голосе, и протянул девушке флягу.

Мод взяла флягу и с некоторой опаской глотнула из нее. Вино оказалось очень сладким и очень крепким, обожгло рот и побежало по жилам приятным теплом. Она хотела сделать еще глоток, но в рот упало лишь несколько капель.

– Простите, кажется, я все выпила, – она вернула пустую флягу Кардоне, коря себя за то, что не оставила ему вина, взяла свою одежду и развесила ее на веревке.

– Ваша рана воспалена, сэр, у меня есть хорошая мазь… – Она вопросительно взглянула на Кардоне. Он надел рубашку, и теперь можно было смотреть на него, не заливаясь краской. – Я умею делать перевязки, – добавила Мод. – Если позволите…

Кардоне проворчал что-то, встряхнул пустой флягой и дотронулся до своей шеи – до того места, куда она его укусила, когда… Ей опять вспомнился его поцелуй и как она тогда испугалась. Но сейчас ей совсем не было страшно находиться с ним в этой крошечной хижине, где они были совсем одни. И полураздеты. Вероятно потому, что он дал ей слово, хотя леди Риттер часто говорила, что нельзя верить словам мужчин: они все лгуны и обманщики, кроме, естественно, сэра Уильяма, и что им всем от женщин нужно одно.

Мод развязала кожаный мешочек, висевший у нее на поясе, – в нем хранились всякие мелочи, которые необходимо было иметь под рукой, вытащила свернутый кусок чистого полотна и серебряную баночку с целебной мазью.

– У вас ловко получалось перевязывать раненых, там, на дороге, – Кардоне посмотрел на баночку в ее руках. – Я с почтением приму ваши снадобья, ведь вы мне задолжали, леди Вуд, – он чуть помолчал, улыбаясь. – Речь веду не о плате за мои услуги в качестве вашего стража, а за услуги служанки. Я был хорошей служанкой, леди Вуд, не так ли? Мне придется снять рубашку, чтобы вы могли добраться до моей раны. Вас она не очень пугает?

От улыбки в глазах Кардоне заплясали блики огня, и он показался девушке таким красивым и таким милым – пусть и ворчливым, что она не могла не улыбнуться ему в ответ.

Поймав улыбку, которая озарила ее лицо, Ральф в очередной, неведомо какой по счету раз раздел леди Вуд глазами. Воображение мгновенно унесло его туда, откуда он так старался себя вытащить или по крайней мере удержать на пороге. Рана заныла еще сильнее, словно в поддержку мук своего хозяина.

Как пылает ее лицо, то ли оттого, что она согрелась огнем и вином, то ли от смущения, которое, как он не мог не заметить, преследовало ее постоянно. Она была дьявольски хороша, простоволосая, раскрасневшаяся, в его рубашке, свободно спускающейся с плеч, – подхватить на руки и уложить вот на эти овечьи шкуры… Но она не желает этого. Ральф невольно потрогал шею – как отчаянно она сражалась, вырываясь из его рук. Он должен был сделать все иначе, не поддаваясь порыву, но у него просто не было времени, сказал он себе в оправдание. Она не боится его, это уже хорошо.

– Нет, ваша рана меня не пугает, – сказала Мод.

Его рана действительно не пугала ее, куда больше волновал его взгляд и мысль, что сейчас ей придется дотронуться до его тела.

– С-снимайте рубашку, сэр, – запнувшись, она поспешно наклонила голову, чтобы скрыть замешательство, а заодно откупорить баночку, что удалось не сразу – руки ее чуть дрожали.

Коротко вздохнув, он повернулся спиной, спуская с плеч слегка влажную рубашку, пропахшую дымом.

Она собралась с духом, зачерпнула пальцами густую пахучую мазь и стала смазывать рубец аккуратными, почти невесомыми касаниями.

Легкие движения ее пальцев, пощипывание кожи, тепло, следующее за прикосновениями, – что еще нужно мужчине, давшему слово не дотрагиваться до доверившейся ему женщины. Что еще нужно? Многое. Так чувствует себя привязанный к мачте приговоренный – теплый бриз ласкает его лицо и шею, а душа корчится в муках, ожидая близкой неминуемой казни. Или примерно так.

Ласковый бриз дышал ему в спину, что-то нашептывая себе под нос, словно колдуя.