ФАГОТ: Башмаки твои разинулись[595].

БЕРТОЛД: Смеются они тебе, что ты скотина. // (л. 19).

ФАГОТ: Чулки твои в заплатах^{40}.

БЕРТОЛД: Лутче чулки в заплатах, нежели такой ус[596], каков у тебя.

Имел сей шут многия дурныя знаки на лице, чего ради видя, что Бертолд касается до насмехания над его телом, не ведая, что ему ответствовать, покраснел, как огонь, от стыда. А болше тогда, как все придворныя стали смотреть на сию отмену, и тако начал молчать и рад бы был вытти, ежели б те кавалеры ево не удержали.

А Бертолд от долгаго говоренья имел рот свой полон слюн и, не зная куда плюнуть, потому что двор весь был украшен и убран шелковыми и золотыми материями, сказал царю: куда повелит ему плюнуть? Царь ему сказал, что б плюнул на порожнее место[597]. Тогда оборотясь Бертолд к Фаготу (которой, как выше упомянуто, плешив был), плюнул ему на голову, за что он, осердясь, стал жаловатся царю о учиненной обиде. Бертолд же, оправдая себя, говорил: «Мне царь дал повеление // (л. 19 об.) плюнуть на порожнее место. И где лутче порожнее место, как твоя голова[598]? Нет ли пословицы, что плешивая голова вшам площадь? И тако я не погрешил нимало, что наплюнул на порожнее место по повелению царскому».

По сем весь двор оправдал Бертолда, а Фагот, бьючи[599] свою голову, принужден был терпеть. И лучше б быть ему голодну[600], нежели мешатся когда нибудь с ним. Чему все обрадовались, потому что он показывал себя за разумнаго человека[601] и над всеми насмехался, а тогда от стыда своего не смел ни взглянуть и чють с серца своего не удавился[602]^{41}. И понеже уже было позд[н]о, то царь бояр своих распустил, а Бертолду приказал, чтоб он к нему наутре пришел ни наг, ни одет^{42}.

Как наступил день, то Бертолд явился к царю, // (л. 20) обернувшись в мрежу[603] рыболовную, и царь, увидев его, стал ему говорить:

ЦАРЬ: Для чего ты явился предо мною так?

БЕРТОЛД: А не приказал ли ты мне, чтоб я возвратился к тебе сево дни так, чтоб ни наг был, ни одет?

ЦАРЬ: Да, приказал я так.

БЕРТОЛД: И вот я обернут сею мрежею, которою одна часть удов моих накрыта, а другая наруже видна.

ЦАРЬ: Где ты был до теперешняго времени?

БЕРТОЛД: Где я был, там уже не стою, и где я стою, другая не могут стоять, кроме меня.

ЦАРЬ: Что делает отец твой и мать, и брат твой с сестрою?

БЕРТОЛД: Отец мой из одново убытка делает два, // (л. 20 об.) мать моя помогает соседке своей в том, в чем уже болше помочь не может, брат мой сколко ни найдет, столко убивает, а сестра моя плачет о том, чему смеялась во весь инешней год.

ЦАРЬ: Растолкуй мне сию загатку.

БЕРТОЛД: Отец мой в поле, желая загородить дорогу, положил творну[604], так что те проезжия, которыя привыкли тою дорогою ездить иногда по одну, а иногда по другую сторону тово творну, зделали, вместо одной, две дороги. Мать моя сжимает глаза у соседки своей умершей, чего уже впредь не зделает. Брат мой, стоя на солнце, бьет вшей, сколко ни нашел в рубашке. Сестра моя во весь инешней год отдалася в забаву с мужем своим[605], а ныне плачет на постели, ожидая тяшких родин.

ЦАРЬ: Кой день изо всех других долее?

БЕРТОЛД: Тот, в которой кто нибудь пробудет неетчи[606].

ЦАРЬ: Какая та глупость, каковой не бывает болше у человека?

БЕРТОЛД: Ставить себя за разумнаго.

ЦАРЬ: Для чего седеет скорее голова, нежели борода? // (л. 21).

БЕРТОЛД: Для того, что волосы на голове выросли прежде, а не на бороде.

ЦАРЬ: Какое то детище, что огаливает[607] бороду у матери?

БЕРТОЛД: Веретено.

ЦАРЬ: Что то за трава, которую узнавают и слепыя?

БЕРТОЛД: Крапива.

ЦАРЬ: Что то за вещь[608], которая танцует по воде, а никогда ног своих не вымывает?

БЕРТОЛД: Лодка.

ЦАРЬ: Кто то таков, что прячет сам себя?

БЕРТОЛД: Червь шелковой.

ЦАРЬ: Какой то цвет, котораго нет хуже?

БЕРТОЛД: Тот, которой выходит из бочки, когда ренское уже на дрожжах[609].

ЦАРЬ: Что то за вещь, которая ни в чем стыда не имеет?

БЕРТОЛД: Ветер, которой подходит и под подол к женщинам. // (л. 21 об.).

ЦАРЬ: Что то за вещь, которой никто не хочет видеть в своем доме?

БЕРТОЛД: Проступка, то есть вина[610].

ЦАРЬ: Что то за кривая вещь, которая подрезывает ноги всех равных?

БЕРТОЛД: Серп, которым жнут хлеб.

ЦАРЬ: Сколко тебе лет?

БЕРТОЛД: Кто считает свои годы, тот производит счет с смертью.

ЦАРЬ: Что белее всего?

БЕРТОЛД: День.

ЦАРЬ: Белее ли и молока?

БЕРТОЛД: Белее и молока, и снегу.

ЦАРЬ: Ежели ты мне сево не покажешь, то я велю тебя без пощады сечь.

БЕРТОЛД: О несчастия и бедства придворнаго[611]!

Пошел Бертолд и взял кувшин молока, которой тайно пронес в камору царскую и скрыл в ней все окна в самый полдень. // (л. 22) И как токмо вошел царь в тое камору, то поткнулся об тот кувшин молока, и все оное пролил и чють что сам не упал. От чево весма разсердился и приказал растворить окна и увидел то молоко, пролитое наземь, и что он о кувшин споткнулся, стал крычать, говоря:

ЦАРЬ: Кто поставил кувшин с молоком в моей каморе и закрыл окна, чтоб я споткнулся?

БЕРТОЛД: Я то зделал, дабы тебе показать, что день всячески белее и чище молока[612], ибо ежели б молоко было белее дни, то бы оно светило тебе в каморе, и ты бы не споткнулся о кувшин, как теперь учинил.

ЦАРЬ: Ты — лукавой деревенщина и всякаго вымысла изобретатель. Но кто то таков, идущий сюда? Подлинно посланной от царицы, как я вижу, и держит писмо в руке. Поотсторонись ты к месту, дай мне время выслушать, зачем он пришел.

БЕРТОЛД: Я отойду прочь, и не допускает ли Бог какого зла на меня[613]? // (л. 22 об.).

Пришел посланной пред царя, которому отдал достойной респект[614], подал писмо от царицы содержания следующаго^{44}: что госпожи градския, а имянно шляхетныя[615], желают и позволении просят от царя, дабы могли и они вступать в советы и правления градския так, как бы и мужья их, и решили бы дела и производили суды с определением. И, одним словом сказать, все бы то чинили и они, что чинят сенаторы и министры, приводя на то доказательство, что были и другая жены такия ж, которыя управляли государства и владетелства столь разумно, что в мимощедшия годы[616] не могли того учинить многая государи и что еще выходили на войну и защищали земли свои и государства мужественно. Чего ради не надлежит царю в том им отказать, но прошение их принять за праведное и все пожелания их исполнить, ибо им признавается за великую обиду, что мущины употребляются во всякия государственныя дела, а они почитаются за ничто. Заключая свою речь в том, что в нужных делах будут и они так содержать секрет, как и мужья и, может быть, что // (л. 23) еще болше их, чего для царица очень о том старалася, прося царя попремногу о сем деле. Как прочел царь писмо и выразумел безумное прошение сих жен, не знал за какую дорогу принятся[617]. И тако оборотився к Бертолду, расказал ему о том деле. Которой [Бертолд] начал очень смеятся, за что царь, поосердився, стал ему говорить: