Впервые «русский Бертольдо» коротко упомянут А. Н. Пыпиным в «Очерке литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1857). Им рассматривается средневековая латинская редакция «Диалога Соломона и Маркольфа», породившая многочисленные переводы на немецкий, французский, итальянский, англосаксонский, датский, шведский, а также чешский, польский и др. славянские языки. «Особенное сочувствие нашла эта история в Италии, где, изменив собственные имена лиц, она сделалась любимым народным романом», — замечает ученый, имея в виду роман Кроче, и добавляет, что «одна переделка истории Бертольдо была переведена и у нас»[23].
Позже А. Н. Пыпин нашел и зарегистрировал список русского перевода «Бертольдо» из собрания П. П. Вяземского (РНБ ОР: Q 143), который предположительно датировал «первой половиной XVIII века»[24], указав также и на другой — из собрания И. А. Вахрамеева (ГИМ ОР: 186) — под названием «Италиянской Езоп», списанный в 1792 г. с издания французской переделки «Бертольдо» неким Стефаном Рубцом[25]. О существовании еще одного списка русского перевода «Бертольдо» середины XVIII в. (ГИМ ОР: Музейское собр. 839) упоминается в статье М. В. Сергиевского, посвященной изучению румынского перевода этого текста по рукописи ГИМ из собрания И. Е. Забелина (№ 328/230)[26]. Ученый с удивлением констатировал отсутствие «истории распространения повести [о Бертольдо] у различных европейских народов <…>, несмотря на то, что она пользовалась известной популярностью, особенно в XVIII в.». Призывая задуматься «о причинах этой популярности, равно как и о той среде, в которой повесть, главным образом, бытовала», он совершенно справедливо предвидел интересные результаты[27].
К сожалению, эти любопытные находки и наблюдения не смогли возбудить должного интереса к судьбе итальянского текста-архетипа, появившегося на русской почве в первой половине XVIII века. Бертольдо продолжали считать «фигурой менее у нас популярной и заметной», по сравнению, например, с польским Совизжалом (русским Совест-Драпом)[28] или Ванькой Каином[29]. И еще долгое время для многих он оставался явлением довольно ординарным — одним из тех многочисленных «переводов с французского», на которые столь богат был XVIII век. Так что ошибку М. Н. Сперанского, назвавшего рукопись «Бертольдо» из собрания П. П. Вяземского № 143 «переводом с французского»[30], следует считать всего лишь оговоркой, но — весьма характерной.
Действительно ли русский «Бертольдо» менее интересен, чем польский Совизжал[31], итальянский Арлекин[32], Бова-королевич[33] или, скажем, французская Мелюзина[34]?
Хотя роман Кроче не является в строгом смысле «бродячим сюжетом», возрожденным на русской почве, что всегда привлекательно особой усложненностью новой биографии протагониста, однако и «просто переводом» (как может показаться на первый взгляд) его тоже не назовешь. Одно то, что на протяжении XVIII столетия существовало несколько переводов романа и его переделок, является важным подтверждением непростой истории бытования этого литературного текста в новой языковой и культурной среде. Архетип Бертольдо — народного мудреца (как и сама древняя диалогическая основа романа), явно сближая героя Кроче с персонажами русского сказочного фольклора и балаганных игр, делает его присутствие в низовой письменности отнюдь не случайным.
В эпоху Просвещения текст популярной книжки о Бертольдо претерпевает ряд литературных трансформаций: процесс его обновления, начавшийся в 1730-е годы в кругах итальянских интеллектуалов Академии делла Круска, нашел свое логическое завершение во Франции. Здесь, начиная с середины столетия, появляются переводы-переделки романа в «философском духе», которые, по всей видимости, имели успех, так как незамедлительно переводились на другие языки, в том числе — на русский.
В контексте русской культуры XVIII в. «Бертольдо» интересен прежде всего разнообразием форм бытования — от низовых рукописных переводов и балаганной комики до придворных оперных версий и просветительских интерпретаций. Существуя одновременно в далеких друг от друга социальных слоях, этот текст, естественно, воспринимался по-разному. Если низовой читатель рукописных переводов «Бертольдо» привычно удовлетворялся двусмысленностью балаганного языка, понимание которого не составляло для него труда, то просвещенному читателю французских переделок романа Кроче уже нужна была рефлексия на актуальные темы эпохи Просвещения: «естественное равенство», «справедливый государь», «всемогущество разума» и т. д.[35]
Сегодня о переводах романа Кроче в России XVIII в. известно больше. Однако наиболее сложные вопросы — о языке оригинала, с которого был сделан первый русский перевод, об анонимных переводчиках этого своеобразного текста — все еще остаются. Первоначальное сопоставление рукописного перевода 1740-х годов с итальянскими изданиями «Бертольдо» XVII в. выявило лингвистические соответствия, которые выглядели настолько убедительно, что склонили к версии «итальянского оригинала»[36]. Однако в дальнейшем, когда удалось получить довольно редкие материалы, связанные с венецианскими изданиями новогреческого перевода итальянского романа, к этой версии добавилась другая — «греческая», которая будет рассмотрена на страницах этой книги.
Несколько слов о структуре книги. Помимо введения, она состоит из трех глав, заключения и двух приложений.
В первой главе «Родословная Бертольдо» речь идет об архетипе протагониста в контексте европейской культуры. Прослеживаются, начиная с Античности, родственные связи Бертольдо с персонажами мировой литературы, фольклора, народного театра (романный Эзоп, Маркольф из «Диалога Соломона и Маркольфа», Эйленшпигель, Санчо Панса, Ласарильо де Тормес и др.); излагается история переводов и переделок этого текста в Европе на протяжении XVII–XVIII столетий.
Вторая и наиболее обширная глава — «„Русский Бертольдо“: рукописи, издания, театральные постановки» — посвящена судьбе итальянского романа в России XVIII в, В ней рассматриваются генетические связи этого народно-комического текста с русским фольклором и повествовательной литературой, которые обеспечили ему широкую популярность в различной социальной среде; подробно разбирается вопрос об источниках анонимного перевода, дошедшего до нас в рукописи 1740-х годов; анализируются язык перевода и рисунки к тексту в сопоставлении с итальянским и греческим оригиналами романа.
В третьей главе «„Бертольдо“ и русский читатель XVIII века» собраны свидетельства читательской рецепции этого переводного текста в России; сделана попытка проанализировать редкий дошедший до нас материал в русле антропологии чтения.
В Приложении I впервые публикуется текст русского анонимного перевода романа о Бертольдо 1740-х годов. В основу публикации положена рукопись из собрания М. П. Полуденского, хранящаяся в Отделе редких книг и рукописей Библиотеки МГУ (№ 191). В подстрочных примечаниях, для уточнения смысла малопонятных слов и выражений и расширения словаря простонародной лексики XVIII в., привлечены другие списки того же перевода — РНБ (Собр. Вяземского Q 143) и ГИМ (Музейское собр. 839 и 3793), а также перевод с новогреческого, дошедший до нас в единственном списке РНБ (Q XV. 102). Кроме того, текст сопровождает специальный комментарий, призванный в первую очередь стать своеобразным ключом к умонастроению читателя эпохи Разума. В нем приводятся параллельные места из французских переделок «Бертольдо» как характерный образец просветительского прочтения «народного» романа. По мере необходимости дается также экскурс в историю русской книжности, что позволит представить базовый круг знания русского читателя XVIII в.
