Еще один ценнейший источник Древней Римской истории — «История Рима от основания Города» Тита Ливия — был мало доступен «массовому» русскому читателю. В то же время в книжных собраниях Симеона Полоцкого — Сильвестра Медведева, царя Петра, князя Д. М. Голицына, дипломата А. А. Матвеева и др. знатных особ находилось немало европейских изданий античных авторов, повествующих об истории Рима, в том числе и Курция Руфа, и Тита Ливия. Известно о неудачной попытке в 1722 г. издать русский перевод «Истории» Тита Ливия (Николаев, 1996, с. 31–33). Знакомству образованных русских читателей с этим автором способствовал и характерный для XVIII столетия интерес к фигуре Макиавелли — автора не только знаменитого «Государя», но и не менее знаменитого «Рассуждения о первых 10 книгах Тита Ливия» (Юсим, с. 77–136).

…И тако, читай сию книжку, из которыя можеш услышать приятныя забавы, потому что и дело весма приятно есть и забавное — ИталЕ: «<…> И таким образом, я приступаю описывать приключения сего втораго Езопа, и тебе, благосклонный читатель, оныя, как некоторое приятное и забавное наставление, посвящяю во уповании, что оное тебе не непонравится. Не ожидай однако ж найти здесь высокаго и важнаго стиля, каковым ныне большая часть любовных книг сочиняются, которых все достоинство не в ином чем состоит, как токмо в новом пременении древних и ничего не значущих повестей или в таких изобретениях, коих сущность в одном только воображении писателей находится» (9–10).

Во время Абоина, царя Логобатского, которой владел почти всею Италиею — ИталЕ: «<…> Албоин, первый ломбардский Король, которой почти всю Италию покорил и оною учинил могущественным Королевством» (с. 12).

ЖизньБ: «В шестом веке рыцарствовал над Ломбардами Король Албони <…> добрый, кроткий и правосудный государь, хотя завоевал почти всю Италию» (с. 263).

…явился при дворе его некоторой поселянин имянем Бертолд — ИталЕ: «Бертолд нечаянно подошел ко дворцу сего Государя и, ни когда не видавши кроме крестьянских хижин в своей деревне, почел сей дом за великолепную церковь и думал, что в таком огромном здании некому обитать, кроме Бога» (с. 12–13).

ЖизньБ: «Некогда вздумалось Бертолду осмотреть город и дворец государев. Одно только любопытство побудило его, впрочем не имел он ни какого намерения. Он пришел на большую Веронскую площадь и упражнялся разематриванием Королевских полат, кои счел огромною церковью <…>» (с. 264–265).

…где не доставало красоты, тамо преизлишествовала живность ума… Кроме же остроты ума был еще лстив и лукав, как от болшей части из поселян находится — ИталЕ: «Естьли б по виду человеческаго тела о разуме рассуждали и о последнем по перьвому заключали, то бы я, конечно, не отважился представить моим читателям описываемую мною теперь особу. Ибо, в самом деле, никогда природа на свет не производила другой столь гнусной и безобразной твари. Мы видим, что ей иногда приятно бывает украшать иных людей всеми прелестями и совершенствами телесными, то скажем, что оной также угодно было и из моего Героя составить такой дурноты человека, что подобнаго ему, может быть, ни кому видать еще не случалось.

<…> Но есть ли естество, с одной стороны, так не милосердо с ним поступило, то с другой, за сие наградило оно его щедро, даровав ему тонкой, здравой и проницательной разум; такия выгоды, не сравненно преизящнее всех протчих выведши его из подлаго и беднаго крестьянскаго состояния, зделали напоследок любимцем одного из славных Государей и благополучно его избавили от всех бед и напастей, которыя ему прежде вступления на сей степень щастия избегнуть надлежало.

<…> Я хочу тебе приключении одного простаго крестьянина описать, такого крестьянина, каким его сама природа сотворила, то есть: которой не знал никаких обыкновений и обрядов и которой ни с кем еще, кроме жителей своей деревни, не обращался; одним словом, такова крестьянина, котораго язык и поступки столь грубы были, сколь сурово его платье, в которое он в самые большия праздники обыкновенно наряжался. Однакож, не смотря на суровость его языка, одежды и поступок, не смотря на его безобразный вид, под которым природе угодно было такое сокровище скрыть, увидиш ты блистание не обыкновенной остроты. И я предуверен, что ты не можеш не удивлятся таковому остроумию.

<…> Когда знатный, хотя и безумный, человек достигает до высочайшаго степени щастия, сие уже на свете часто видимо было, и почти ежедневно видим. Покровительство, приобретение милости у двора, коварства, пронырства, доверенность, так как и самая его природа, хотя оная единственно от случая зависит, доводят его яко рукою до того предмета, которой он себе представляет. Но чтоб крестьянин, не имеющий друзей, ни одобрительных писем и ниже самаго малейшаго знакомства при дворе, одним словом: чтоб какой нибудь крестьянин, которой, не имея ни какой другой помощи, кроме своего собственнаго разума, до самаго высочайшаго степени чести дошел, сего, по моему мнению, ни на ком другом не видно было, кроме того человека, о котором я теперь пишу историю» (с. 7–11).

ОПИСАНИЕ КРАСОТЫ БЕРТОЛДОВОЙ — СпСЗ: «ОБРАЗ БЕРТОЛДОВ. Бедный Бертолд был також мал лицем, толст головою, весь кругл, как пузырь, имел чело сморщено, глаза красные, как огонь, брови долгие и дикие, будто свиные щетины, уши ословы, рот велик и тот крив, губы повисли вниз, будто у лошади, борода часта и зело подогнулась в подбородок и висящее, будто у козла, нос у него крив и взнят вверх с ноздрями широкими, зубы, как у дикой свиньи, толстые, три или четыре, которые, когда станет говорить, виделись, будто горшки как кипят, ноги имел козловые, долгие и широкие, будто у сатира, и все ево тело было волосато, чулки у нево были из толстой хлопчатой бумаги все в заплатах, башмаки же высокие и украшены толстыми лоскутками. Коротко сказать, сей был весь во всем противен Наркиссу» (л. 4–4 об.).

ИталЕ: «Большая и круглая, на подобие шара, голова, украшенная рыжими волосами, которые так жезки и низки были, как свиная щетина; широкой и весь в морщинах лоб; два маленкия глаза, из которых всегда слезы текли и которыя испещрены были многими красными пятнами и осеняемы двумя бровями, которыя могли бы служить вместо щетки; короткой нос, клюковнаго цвету, которой в нужном случае вместо щипцов употреблен быть мог; большой рот, из котораяго торчали два долгия и кривыя зуба на подобие кобановых клыков и долготою своею досязали до ушей, которыя весьма на Мидасовы походили; претолстая губа, упадаючи на отвислой и плоской подбородок, распростиралася по густой и не чистой его бороде. Самая коротинкая шея, которую природа вместо ожерелья украсила десятью или двенатцатью маленкими бородавками. Коротко сказать, таков был вид того человека, о котором я теперь хочу писать историю; все части его тела совершенно соответствовали смешному его виду; и по самой справедливости сказать можно, что он с головы и до ног весьма походил на какое нибудь чудовище; и при таком безобразии, будучи еще покрыт весь шерстью, больше сходствовал с самым гадким медведем, нежели с человеком (с. 8–9). <…> Вид Бертолда, в самом деле, столь страшен был, что он им лучше мог пугать малых робят, нежели снискать себе великое щастие. И когда деревенския бабы хотели успокоить своих детей, то упоминали только имя Бертолда, и сего довольно было унять их от крику или от слез.

Сколь много вид его причинял страха невинным младенцам, столь приятна и любезна была его беседа крестьянам, которыя с ним почти всегда воскресные и праздничные дни препроводили, когда не был в церкве. Бертолд увеселял их своими шуточными речьми и замысловатыми выдумками, которыя крестьяне внятнее слушали, нежели самыя лучшия проповеди; он им делал также наставления в расказываемых им и иногда изрядных повестях, и был по священнике и Господине той деревни более всех от них почитаем. Протчия крестьяне не презирали Бертолда ради его бедности, хотя сие есть общею привычкою: и они бы с охотою наложили на себя подать, чтоб доставить ему пропитание и удержать его у себя. Но, как он не хотел быть им в тягость, то предприял лучше оставить свою деревню и искать себе щастия инде» (с. 11–12).