Двери долго не открывались, комиссар хотел уже было взяться за ручку сам. Вильтон при этом в крайнем отчаянии взмахнул руками и сделал умоляющие глаза.

Наконец показался доктор, местная знаменитость. Это был уважаемый терапевт, профессор Макклинтон, у которого в качестве пациентов перебывала добрая четверть знатных жителей графства. Доктор и шеф полиции издавна были накоротке.

— Слушай, Мак, — сказал Доулинг, когда они с доктором отошли в дальний угол холла к единственному окошку, не закрытому плотной гардинной бязью. — Мне понадобится всего пять минут, понимаешь? Всего пять! — И для пущей убедительности он потряс перед носом доктора растопыренной пятерней.

— Ни минуты, Сэм. Ни одной минуты!

— Но ведь ты же кудесник, Мак! — вспыхнул Доулинг. — Неужели дело настолько плохо?

— Состояние графа таково, что он сейчас ничем не поможет следствию, — лаконично ответил доктор. — Я пока зафиксировал поражение лицевого нерва, Сэм. Но вполне возможен и паралич. Так что извини, но это не прихоть. Может быть, часа через два, не раньше.

С этими словами доктор Макклинтон снова исчез за тяжелой дверью. Вильтон тотчас же занял свой пост у входа. Доулинг быстро огляделся и подозвал к себе взглядом Джордана Томпсона. Тот подошел, своим видом выражая готовность помочь Доулингу всем, чем сможет.

— Если это нетрудно, Джордан, — сказал Доулинг, — проводите меня в кабинет убитого.

— К вашим услугам, сэр!

Вскоре они уже сидели рядом у зажженного камина в небольшом, но весьма уютном кабинете Роберта Бэдфула. Кабинет располагался в правом жилом крыле родового замка. Основная часть помещений левого крыла, насколько знал Доулинг, была годами законсервирована. Доверительная беседа старого управляющего и шефа полиции была неспешной. Доулинг пытался из самых различных сведений, из сопоставления событий различной давности соорудить подобие приблизительной смысловой конструкции, изучая которую можно было бы уловить хоть какой-то, пусть даже самый отдаленный намек на мотив убийства.

Дело, естественно, осложнялось тем, что убитый был единственным прямым наследником богатейшего рода Бэдфулов. Старый Бэдфул не просто возлагал большие надежды на сына Роберта — он готовился передать ему права по управлению всей недвижимостью и основную часть оборотных средств. Сам же граф собирался остаток жизни провести в безмятежном созерцании того, как его молодой наследник увеличивает день за днем капитал и престиж семьи, вкладывая в дело не только энергию молодости, но и веский багаж современных знаний, полученных им за пять лет учебы.

Комиссар полиции слушал управляющего, очень редко перебивая его мягко льющуюся речь наводящими вопросами. Было видно, что старик и без того рад выговориться, хотя само слово «рад» в этой ситуации, конечно же, было вовсе не уместно. В данном случае он получил внезапную возможность облегчить хоть немного душу. В каждом его слове сквозило не просто уважение, но и почти отеческая любовь к погибшему, которому он служил с его рождения, без малого двадцать четыре года. Разумеется, за вычетом тех пяти лет, в течение которых Роберт постигал науки за океаном.

После этих слов, как теперь вспоминал сэр Доулинг, именно после этой самой обычной житейской фразы в речи Джордана Томпсона впервые зазвучали какие-то новые нотки, сразу чем-то комиссара насторожившие. Дело в том, что Роберт Бэдфул, год назад окончив в Беркли Калифорнийский университет, ведущий среди ста пятидесяти шести университетов Соединенных Штатов, не сразу объявился дома. Все было готово к его приезду — от перестроенных апартаментов в правом крыле родового замка до новейшей марки автомобиля, но Роберт в положенное время не приехал. Попросту говоря, пропал, вызвав панику в Бэдфул-каунти.

На Тихоокеанское побережье Штатов полетели телеграммы — ответа не было.

Выждав дней десять-двенадцать, сэр Элтон Бэдфул дал знать в полицию. Комиссар полиции Сэмьюэл Доулинг этот факт хорошо запомнил, но сейчас, беседуя с управляющим, он вдруг начал понимать, что какой-нибудь конкретный факт прошлого в новых обстоятельствах может быть повернут и так и этак. В самом деле — ведь тогда, год назад, на запрос комиссариата из Беркли моментально пришел ответ: молодой граф Бэдфул, блистательно сдав выпускные экзамены, покинул Штаты и вылетел в Европу, очевидно на отдых.

Что ж, это было вполне естественно.

Кстати, почти тут же комиссару Доулингу позвонил Конрад Вильтон, препротивный тип по своим манерам, но, несмотря на это, состоящий при графе Бэдфуле в должности личного секретаря. Вильтон Доулинга вполне обрадовал: можно больше не беспокоиться, «наш мальчик» дал о себе знать. Сэр Бэдфул приносит сэру Доулингу «самые сердечные извинения». На что сэр Доулинг, что само по себе естественно, тут же принес сэру Бэдфулу «самые сердечные поздравления».

И, разумеется, сразу же вычеркнул из памяти этот случай. Даже как-то не поинтересовавшись в постоянной своей замотанности и вечной служебной гонке, откуда именно дал знать о себе «наш мальчик».

Теперь же, слушая управляющего, Доулинг не просто удивился, но и задумался, узнав пусть даже и отрывочные детали прошлогоднего исчезновения молодого Бэдфула.

Дело в том, что удивление комиссара Доулинга, как в свое время и еще большее удивление графа Бэдфула, было вызвано тем, что долгожданная весточка пришла от Роберта… из какого-то селения с труднопроизносимым названием, расположенного на берегу высокогорного озера Данграюм. Очень кратко, но в то же время и убедительно Роберт сообщал, что он вынужден будет оставаться там не менее полугода — для завершения образования. В послании содержалась единственная просьба — не беспокоиться о нем.

Наведя справки, сэр Бэдфул выяснил, что озеро Данграюм находится в районе одной из самых высоких плоскостей знаменитого Тибетского нагорья, а именно на высоте четырех тысяч семисот девяноста метров.

— Что за черт! — не выдержал в этом месте рассказа Доулинг. — Будущий финансист, не сказав ни слова собственному отцу, попадает прямиком в Тибетское нагорье, продолжать образование! Чушь собачья… Он что, свихнулся?

Старый Джордан дипломатично кашлянул. Затем, в чем-то будто засомневавшись, сказал после короткой паузы:

— Нет, сэр Доулинг, этого про него не скажешь. Но все в доме поняли одно: через полгода к нам вернулся не тот сэр Роберт, которого мы знали прежде.

— Разве он не бывал здесь за все годы учебы в Штатах?

— Что вы, сэр! Все каникулы он обязательно проводил в семье. Но, как видно, что-то с ним случилось именно в последний год.

— Как он сам объяснил случившееся?

— Он никому ничего не объяснил, сэр…

— На какие средства он полгода жил в Тибете?

— К сожалению, сэр, и это осталось без объяснений. Дело в том, что из гордости граф Бэдфул даже не пытался в то время выяснить точное местонахождение сына. И по той же причине денежное содержание ему полгода не высылалось.

— Ясно, — сказал Доулинг, хотя в этот момент ему было ничего не ясно. — Не припомните ли вы, Джордан, в чем именно выражалась «странность» Роберта? Что вы имели в виду, когда сказали, что к вам вернулся не тот сэр Роберт, которого вы знали прежде?

— Понимаете, сэр… Раньше это был веселый, порою даже весьма легкомысленный человек, которому обычно свойственны все порывы и отчасти даже ветреные поступки юности. Весьма при этом общительный и энергичный — до бесшабашности… А по возвращении перед нами предстал суховатый джентльмен, очень сдержанный в своих решениях и поступках. Почти надменный. Прежде чем вам ответить, он, как правило, с минуту смотрел на вас оценивающе. Будто прикидывал при этом, стоит ли с вами вообще общаться. Нам всем казалось, что его никто и ничто не интересует, кроме двух-трех десятков книг и каких-то рукописей, которые и составляли практически весь багаж, с которым сэр Роберт прибыл с берегов этого таинственного озера Данграюм…

«Есть такое понятие — зачитался», — подумал Доулинг и тут же невольно вспомнил одну из любимых поговорок Андрея Городецкого, которую тот употреблял чаще прочих: крыша поехала…