Лицо у Джильяма стало пепельно-серым.

— Нет, Люсилер, даже и не думай! Тебе нельзя. Они тебя убьют, будут пытать…

— Прекрати! — оборвал его триец. Он уже задумывался над тем неприглядным финалом, который готовит Форис. Однако это дела не меняло. — Пожалуйста, не говори больше ничего. Я должен это сделать. Если я сдамся, вы все останетесь живы.

— И ты им веришь? — вспыхнул Джильям. — Как ты можешь доверять их словам? Они ведь аспиды, Люсилер!

Триец положил руку ему на плечо, стараясь говорить мягко и убедительно.

— Они — дролы. Что бы я о них ни думал, я знаю — они не лгут. Пожалуйста, Джильям, выполни этот последний приказ. Не надо им сопротивляться.

Воин мрачно улыбнулся.

— Ты просишь от нас невозможного, — молвил он. Но потом, под молчаливыми взглядами сотен печальных глаз, крепко обнял Люсилера. — Иди с Богом, друг мой.

— И ты.

Не успел Джильям разжать объятия, как раздался крик одного из стоявших на помосте солдат:

— Смотрите!

Из темноты к ним приближалась группа воинов. Они шли гордой походкой победителей, с факелами в руках. Люсилер с ходу насчитал пятерых — все в красных одеяниях, с жиктарами на изготовку. Они казались ничем не примечательными, за исключением воина, который шел в центре. Он возвышался над остальными, одежда его отличалась большей роскошью и была отделана золотом. На голове у него отсутствовала обычная для трийцев копна белых волос. В свете факелов и бледных лучах луны блестела голая кожа головы. Рядом с ним шли два белых волка. Не скованные цепью, звери шли с идеальной сдержанностью домашних псов. У Люсилера перехватило дыхание.

— Форис, — слетело имя с его губ.

Форис Волк, военачальник долины Дринг, остановился примерно в тридцати шагах от траншеи. Достаточно близко, чтобы пущенная оттуда стрела могла пронзить ему сердце. Он небрежно поднял руку. Этот жест вынудил его спутников замереть на месте.

— Люсилер из Фалиндара!

На фоне бури голос разнесся подобно грому.

Услышав свое имя, Люсилер вскинул голову. Не обращая внимания на мольбы и протянутые к нему руки, он вышел на помост и шагнул с него на вырубку навстречу Форису.

— Я — Люсилер! — громко объявил он.

На лице Фориса отразилось глубочайшее изумление.

— Удивительно, — молвил он. — Сколько я это наблюдаю, столько изумляюсь. Как это с тобой случилось, предатель? Как ты мог встать на сторону этих варваров, которые над нами насильничают?

Люсилер усмехнулся:

— Я пришел на твой суд, мясник. Твои слова лишены смысла, и я их не слышу.

Форис побагровел от ярости.

— Ты смеешь называть меня мясником? Ты, предатель своего народа?

— А ты — предатель своего дэгога, — парировал Люсилер. — Это ты принес разруху в нашу страну, а не я. Это ты предал монарший род Люсел-Лора.

— Дэгог — самый главный предатель, а те, кто следует за ним, — глупцы. Тарн покажет тебе истинное положение вещей.

— Ты — собачонка Тарна, Форис. Игрушка узурпатора. — Из какого-то тайного уголка сознания Люсилера вырвался отчаянный смех. — Покажи мне свой суд, собака. Я к нему готов. Но сделай милость — избавь меня от своей лжи.

Не в силах справиться с яростью, Форис бросился на Люсилера и отвесил ему мощную оплеуху. От удара триец зашатался, споткнулся и упал прямо в грязь. Он помотал гудящей головой и с трудом поднялся на ноги. Встав, он гневно посмотрел в бешеные глаза Фориса.

— Твой суд, военачальник! — спокойно произнес Люсилер. — И твое решение для этих людей.

— Я пощажу нарских собак, — процедил сквозь зубы Форис, — потому что обещал и потому что этого желает Тарн. Но ты предстанешь не перед моим судом, предатель. Судить будет он.

— Тогда веди меня, — сказал Люсилер. — Веди меня к этому Творцу Бури. Теперь, когда он победил, я рад буду умереть.

Форис усмехнулся.

— Он не Творец Бури, — поправил Волк Люсилера. — Он — миротворец. Но если ты проживешь достаточно долго, то увидишь, какую бурю он приносит.

Утро заглянуло в убогую комнатенку полоской света. Ричиус наблюдал, как она проходит сквозь мутное окно, освещает тучу висящих в воздухе пылинок и мягко ложится на белое неподвижное лицо женщины в его кровати. Свет не беспокоил ее. Она была погружена в усталый сон, охвативший ее после их соития. Лежа под одеялом, обнаженный и неподвижный, Ричиус старался не шевелиться, хотя проснулся почти час назад.

Ему хотелось, чтобы она поспала подольше после того, что он с ней сделал.

Он протянул руку и одним пальцем дотронулся до ее щеки. Она была прекрасна, красивее всех женщин, которых он когда-либо встречал, — и нарок, и триек. Но теперь она уже не была беспорочной. На лице ее еще оставался синяк — да что синяк! Его ей оставил Блэквуд Гейл, а не он. То, что сделал он сам, было гораздо подлее. Синяк на лице темнеет, опухает — а потом проходит. Просто неприятность, которую легко забыть. Но девственность, будучи отданной или отнятой, уже не возвращается.

Эти мысли не давали ему покоя. Бесполезно пытаться убедить себя в том, что он не отвечает за случившееся. Он не был настолько пьян. Единственное правдивое объяснение — похоть, и от этого ему было противно. Она трийка — одна из тех, кого он поклялся защищать. И он ее предал. Он даже не помнил ее имени, хотя не сомневался, что хозяин гостиницы его называл. И теперь, когда жар страсти погас, все представлялось ему нелепостью. Он смутно помнил сладостное содрогание, а потом — болезненный укол раскаяния. Но он устал, так устал…

И она не протестовала. Он заплатил хозяину гостиницы за целую ночь с нею — и, похоже, она, как и он, испытывала невыразимую усталость. А теперь она спала, удивительно тихо и неподвижно. И, как ему хотелось надеяться, безмятежно.

— Мне так жаль, — прошептал он, проводя пальцем вокруг ее подбитого глаза, но не прикасаясь к коже. — Бедняжка.

Ричиус опустил руку. Заметил пятно на простыне.

«Наверное, она меня помнит, — решил он. — Иначе зачем бы она стала это терпеть? Она отплатила мне единственным, что могла дать. А я это взял, словно талистанский пес».

Он наклонился и легко прикоснулся губами к ее щеке. Ее глаза стремительно распахнулись. Секунду она лежала неподвижно, еще не до конца проснувшись и не понимая, где находится. А потом увидела его и жалкую комнату — и с криком вскочила, потянув за собой простыню, дабы прикрыть обнаженное тело. Забыв о собственной наготе, Ричиус бросился за ней.

— Подожди! — крикнул он.

Она не смотрела на него, лишь испуганно озиралась. Отыскав свое платье, подняла его с пола.

— Нет! — взмолился он, хватая ее за руку. — Пожалуйста…

Девушка вырвала руку. Уронив простыню, она метнулась к двери и только тогда поняла, что он закрыл выход. Она застыла неподвижно, глядя на него горящими глазами, и прижимала платье к груди, словно занавеску.

— Пожалуйста, — повторил Ричиус. — Я не сделаю тебе больно. Правда, больше не сделаю. Мне очень жаль, что так случилось. Но я могу тебе помочь. — Он ногой придвинул брюки к себе, присел на корточки и запустил пальцы в карман, откуда извлек несколько серебряных монет. Встал и протянул монетки ей. — Деньги.

Дьяна секунду смотрела на монеты, а затем плюнула Ричиусу в лицо.

— Больше не надо денег!

Ричиус уронил руку, и монеты посыпались на пол. Он медленно вытер с лица плевок.

— Ты меня понимаешь!

— Я говорю на языке Нара, — ответила она, по-прежнему прижимая к себе платье.

— Тогда ты слышала, что я тебе сказал. Я не причиню тебе боли. — Он нагнулся и поднял монеты с пола. — Пожалуйста, возьми эти деньги. Я хочу, чтобы они достались тебе.

— Нет! — гневно отрезала она. — Если Тендрик мне не прикажет, то у нас все закончилось.

— Хозяин гостиницы? О нет, ты не так меня поняла. Я больше ничего от тебя не хочу. Эти деньги… — он поморщился, — мое извинение.

Глаза ее потемнели.

— Я отнял у тебя то, что уже не вернется, — добавил Ричиус и указал на простыню с оставшимся на ней пятном. — Извини. Я заметил только утром. Если б я знал… — Он помедлил, пытаясь подобрать слова, которые лучше объяснили бы мучившую его неловкость. — Если б я знал, что ты — девушка, я бы не сделал этого. Прости меня. Я не лучше того дикаря, от которого я тебя спас.