Тарн застыл у двери, глядя в невообразимую глубину ее глаз. Он поставил подсвечник на стол и медленно вернулся к кровати. Дьяна уже не казалась испуганной.

«Она тревожится», — подумал Тарн.

Ричиус так ему и говорил.

— Утром я уезжаю, — промолвил он. — В Чандаккар.

Дьяна неуверенно кивнула.

— Знаю.

— Я — твой муж, — сказал Тарн. У него задрожала нижняя губа. — Я был неплохим мужем, Дьяна?

— Да. — Она жестом велела ему подойти ближе и взяла за руку. — Больше, чем просто неплохим. Вы были добрым мужем.

Тарн нахмурился. В эту ночь он надеялся на большее.

— И ты здесь счастлива? — спросил он. — И малышка счастлива?

— Я счастлива, — ответила Дьяна. В ее тоне было столько печали, что он понял: это неправда. — Шани здорова и быстро растет. Да, муж, нам обеим хорошо.

— Утром я уеду, — повторил он с отчаянием. — Может быть, надолго. Дорога до Чандаккара трудная…

Дьяна смотрела на него, явно озадаченная этими словами.

— Вам следует заботиться о себе. Будьте начеку. Слушайтесь ваших искусников и не делайте слишком долгих переездов. Отдыхайте чаще.

— Я буду по тебе скучать, — с трудом выговорил он. — Мне будет жаль, что я не могу тебя видеть. Ты прекрасна, Дьяна. Я говорил тебе это?

— Нет, — натянуто ответила она, отведя взгляд. — Я рада, что вам нравлюсь.

— О да, — грустно подтвердил Тарн, — очень.

А потом Дьяна посмотрела на него — и на ее лице отразилось внезапное понимание. Ужаснувшись, он хотел уйти, но она смотрела на него с безмолвным изумлением, словно догадалась, на что он намекал. Однако в ее глазах не было отвращения — только бесконечное женское милосердие.

— Я твой муж, Дьяна, — пролепетал он. — Ты… ты мне дорога. Я…

Дьяна не дала ему договорить. Она встала с постели и подошла к нему, приложив палец к его губам. Тарн замолчал. Предвкушение прокатилось по его телу, ускорив биение сердца и отдавшись барабанной дробью в висках. Он наблюдал за тем, как ее губы изгибаются в безмятежнейшей улыбке.

— А я ваша жена, — прошептала она.

В ее взгляде не было ужаса — лишь одно спокойное приятие.

— Дьяна, — выдохнул он, — мне страшно!

— Не бойтесь, — ворковала она, беря его за руку. — Ничто вам не причинит зла. Больше не будет боли, муж мой.

Он сел на кровать и потрясенно смотрел на озаренную мерцающим огоньком свечи Дьяну. Она сделала легкий шаг назад и улыбнулась ему — а потом спустила с плеч рубашку. Явление ее гладкого тела вызвало у Тарна головокружение. Во рту пересохло. Она показалась ему чем-то священным — светом небес, нисшедшим на землю. Рубашка скользнула на пол, и она осталась перед ним во всей своей безупречной наготе — прекрасная, возбуждающая… и смертельно опасная для его хрупкого самоуважения.

— Сегодня мы будем вместе, — прошептала она. — И я поблагодарю вас за то, что вы так обо мне заботились.

Но когда она принялась освобождать его от одежд, Тарн поддался панике.

— Нет! — воскликнул он, схватив ее. за руки и отстраняя их. — Дьяна, я… мне страшно.

— Успокойтесь, — мягко сказала она, — я не причиню вам боли.

— Нет-нет! — безнадежно повторил он. — Ты меня не видела. На меня противно смотреть, я чудовище…

— Вы не чудовище, — возразила Дьяна.

Она снова положила руки ему на плечи и начала бережно расстегивать одежду. Тарн закрыл глаза, чувствуя, как с его груди и рук упадает ткань. В следующее мгновение он предстал перед нею со всеми своими гнойниками и истерзанной плотью. И он не смел открыть глаз, чтобы не видеть ужаса в ее взгляде, который, по его убеждению, устремлен на него. Но Дьяна не вскрикнула, не ахнула и не отвернулась. Он почувствовал, как ее теплая ладонь прижимается к его обнаженной груди. Когда он открыл глаза, она все еще стояла рядом — и ее лицо казалось таким же мягким, как сияние свечи.

— Муж, — вымолвила она с улыбкой, — вы были очень добры ко мне. Вы были со мной во время рождения Шани, и я не забыла об этом благодеянии. Позвольте мне подарить вам это.

Тарн в ответ улыбнулся.

— Ты мало что можешь мне дать, Дьяна. Меня вряд ли можно — назвать мужчиной.

— Тогда ложитесь со мной, — сказала она. — Разделите со мной постель и позвольте мне вас обнимать. Вы так одиноки, мой муж. Я это вижу.

Тарн едва подавил рыдание.

— О да! — простонал он. — Мне больно, Дьяна. Мое тело…

— Ш-ш! — приказала она, обхватывая его руками.

Легчайшим прикосновением она уложила его голову к себе на плечо. Тарн заплакал, переполненный отвращением к тому, во что он превратился. Он ощутил, как она провела ладонью по его спине и тихо охнула.

— Меня пытали, — объяснил он. — Мне сломали колени…

— Успокойся, — ворковала Дьяна, — успокойся!

— И посмотри, каким я стал, — печаловался Тарн. — Мне так больно, Дьяна! Почему это со мной случилось?

— Не знаю, — ответила Дьяна. — Но сегодня вы мужчина, мой муж. Здоровый мужчина.

— Нет, я никогда не стану вновь таковым. Я сделал ужасные вещи. На мне столько крови! И я проклят.

— Вы — спаситель, мой муж, — приговаривала Дьяна, гладя его сальные волосы. — Вы получили дар Небес. Лоррис знает, что вам предстоит. Веруйте в него.

Тарну хотелось закричать. Когда-то он любил своего божественного покровителя — так сильно, что воспользовался его даром, чтобы нести смерть. И полученный им дар оказался проклятием, темной, бессмысленной силой. И он знал, что больше не сможет им воспользоваться. Ричиус прав: он способен прекратить эту войну одной своей мыслью. Но какой новой болью накажут его за это Небеса? Сколько он сможет вытерпеть — и не сойти при этом с ума? Со своим даром он мог бы править всем миром, если б захотел. Он мог бы одной мыслью остановить сердце Аркуса, как сделал это с дэгогом. Но ценой такого деяния стало охваченное мучительной болью тело. Если он совершит это еще раз, то заплатит в конце концов собственной душой.

— Дьяна, — скорбно произнес он, — я тебя люблю.

Ответом было молчание — как он и ожидал. Но он не сердился на нее. Он понимал, что этой ночью она любит его единственным доступным для нее способом.

Серым, угрюмым утром Ричиус и Дьяна выехали следом за Форисом из Фалиндара. С ними была Шани, а охранял их небольшой отряд воинов долины Дринг — числом даже менее дюжины. Ни одна важная персона с ними не попрощалась — включая Тарна. Искусник уехал из крепости неделей раньше, начав собственную утомительную кампанию. Решив, что Дьяна должна еще немного оправиться после нелегких родов, Тарн настрого приказал Форису выехать только по прошествии пяти — семи дней. Верный ему во всем, Форис отложил отъезд до указанного срока.

День для путешествия выдался неподходящий. Прекрасная погода, которая так радовала их в предыдущие недели, уступила место нудному моросящему дождю, промочившему их насквозь, прежде чем они успели спуститься с полной чудес горы Фалиндара. Только Дьяна и Шани не испытывали на себе капризов погоды: они ехали в небольшом экипаже, который когда-то принадлежал жене дэгога. Несмотря на малогабаритность кареты, внутри было достаточно места для Дьяны и ребенка. К тому же она укрывала женщину с младенцем от посторонних взглядов. Обе оставались сухими и не мерзли, хотя кучер был вынужден переносить непогоду наравне с другими.

Этим утром на склонах холмов лежал густой туман. Ричиус взирал на него с искренней печалью: он оставлял за собой бескрайние просторы Таттерака, меняя их на давящие леса долины Дринг. Это чувство усугублялось тем, что проводником Ричиуса стал человек, некогда поклявшийся его убить. Прошло меньше года с тех пор, как он покинул то место, дав себе слово больше никогда не возвращаться. Бывали моменты, когда кошмары той кампании казались такими же свежими и живыми, как воспоминания о вчерашнем дне. Будет трудно заставить себя вновь переносить все это. Но нельзя забывать, что у него в нынешней войне есть ставка.

Весь первый день Дьяна не открывала дверцы своего экипажа. Она оставалась внутри, даже когда дождь перестал и можно было подышать свежим воздухом. Ей захотелось остаться наедине со своими мыслями и не слушать негромких разговоров своих спутников. Тарн сказал правду: она словно замкнулась. Только во время остановки на ночлег она вышла из кареты, поспешно облегчилась в лесу и приняла от Фориса какую-то еду. Она не удосужилась взглянуть на Ричиуса, который тем вечером ел в обществе своего коня. Он спал в стороне от Фориса и его воинов, под грязным одеялом и непрекращающимся грустным дождем.